Тот незначительный инцидент излечил меня. Я перестал унижаться.
Я поклялся, что больше никого никогда и ни о чем не попрошу. Самоубийство, ограбление или, на худой конец, убийство моему пустому желудку и воспаленной, больной голове теперь не представлялись такой уж немыслимой альтернативой. Весь день я был на ногах, а никакой усталости не чувствовал. Меня словно поддерживал какой-то внутренний огонь, бушевавшее во мне пламя, которое раздували и окрашивали в яркие цвета терзавший меня голод и чувство несправедливости. Я даже ощущал некоторый странный подъем — ведь как раз в тот отчаянный момент своей биографии я, как никогда до этого, остро осознавал, что постигаю жизнь в самой ее потаенной сущности. Да, и еще признаюсь: душевный огонь, бушевавший во мне, подпитывало мое раненое самолюбие.
Имущества у меня совершенно никакого не было, за исключением каких-то убогих пожитков, завалявшихся в комоде на квартире у миссис Грин, одежды, что была на мне, и локхартского издания «Дон-Кихота». Четыре томика остались у миссис Грин, а один, то есть первый, был со мной. Как я оказался обладателем этого издания — сам не знаю. Просто за четыре дня до описываемых событий мной овладело неожиданное безумие. Я еще раньше заприметил эти томики в лавке у букиниста, и цена мне показалась вполне сносной; а тут я взял вошел в лавку и, не долго думая, все их купил, сразу облегчив карман на двадцать один шиллинг из имевшихся двадцати пяти. Возможно, в моей жизни это был самый неблагоразумный поступок, не знаю.
Вряд ли этому могло служить оправданием то, что «Дон-Кихот» всегда был для меня самым любимым произведением, и причем именно в издании Локхарта. С моей стороны это было невообразимой причудой, этаким роскошным жестом. Но разве мог я тогда предугадать, какую роль сыграет данный поступок в безумном вихре событий, на пороге которых я находился?
Как бы то ни было, возвращаясь к тому моменту, когда я стоял на площади, глядя на леса вокруг строящейся подземки, непременно следует отметить, что в руке я держал первый томик из пяти. И потом, я помню ясно, что этот томик, темно-розового цвета с малиновой кожаной наклейкой, на которой было написано имя автора и заглавие, я спрятал под пальто, чтобы его не испортил падавший снег.
Вообще одет я был вполне прилично; а поскольку кость у меня широкая от рождения и к тому же на моих щеках тогда играл румянец, выглядел я этаким невысокого роста крепышом, и уверен, никому из тех, кто терся вокруг меня, и в голову не могло прийти, в каком страшном, безвыходном тупике я очутился.
