Словно пошутил кто, назвав светлым ручьем зловонное болото, заросшее тиной и блеклыми кувшинками, в нем и воды-то всего — тоненький мутный ручеек, дотянуться до которого не было никакой возможности.
— Ну, чего ж не смеешься? — спросил Ян Ингерда. Страх в нем начала вытеснять злость — черная, бешеная, свет перед глазами застит, кровь горячит и быстрее по жилам гонит. На любого готов был кинуться Ян, подвернулся бы ведун — досталось бы и ведуну. Ухватился он за пень, что под руку попался, из земли его с корнями выдрал и швырнул в болото, только грязь по сторонам. А что дальше случилось, то Ингерд и Ян надолго запомнили, насколько каждому из них жизни хватило.
Заглотила жижа пень, тихо так, будто корова языком слизнула, и опять тишина, слышно, как комары над кувшинками вьются… И вдруг — бух! — пень-то обратно как вылетит, едва Ингерда не пришиб, а за ним всколыхнулась жижа, а оттуда с рыком ужасным — страшилище, гад чешуйчатый, рогатый, с пастью оскаленной, и — на Яна. Ян белее белого стал, а все ж опомнился, меч выхватил, да поздно — подмял его зверь невиданный под себя. Тут Ингерд, не раздумывая, на зверя сверху кинулся и рубил его мечом, как топором. Долго не разобрать было, где кто, что-то рычащее и чавкающее посуху каталось да перепуганные вороны с карканьем в небе кружили. Потом вдруг затихло все, остановился ком грязи, и от одного его бока отвалился кусок, и от другого. Один кусок обернулся в Ингерда, другой — в Яна. Лежат оба, сил подняться не хватает, грязью плюются, Ян от боли зубами скрипит — поранил его зверь страшный, саднят раны.
— Жив ли ты, быстрокрылый? — еле переводя дыхание, спросил Ингерд, глаза-то не видят, жижей зловонной залепленные.
— Не очень, — отозвался Ян, силясь подняться.
Ингерд глаза наконец протер и видит: там, где чудище рогатое лежало, — только лужа бурая, а на месте, где болото было — ручей течет чистый, прозрачный, солнечным светом напоенный. Мочи встать не хватало, ползком поползли к нему Ян да Ингерд и воду студеную с головой окунулись. Вынырнул Ян, отфыркиваясь, и стали видны глубокие кровавые раны на теле его, когтями мерзкого гада оставленные, а в другой раз вынырнули — и нет ран, будто и не было вовсе, все исчезли, как одна. Могучая сила целебная в той воде обитала, возликовал Ингерд, мощь небывалую почуяв, отпустила на короткий срок его душу черная тоска, светлыми водами смытая.
— Ну, каково вам купаться? — с бережка-то их спрашивают.
