- Нет, я не в том смысле, что выдать хочет, это уж пора бы!
И Алексей беззаботно махнул рукой.
- Мне, видишь, кажется, что не верит он в бога, а один не верить боится, вот и подстрекает всех к тому же, ища себе поддержки. Он мне нравится, интересный, ей-богу! Да и смел, старый чёрт!
Алёша радостно хохочет.
- Эх, с ёлки иголки! Всё тронулось, всё пошло к месту!
В тот вечер, после того как переговорили о делах и усталый Авдей ушёл спать, Ваня прямо и мягко, как только он один и умеет, сказал старику:
- Давно мы трое хотим спросить тебя, дядя Пётр Васильич, как ты о вере думаешь?
- О какой? О православной?
И, не ожидая ответа, как по книжке читает:
- Это есть вера денежная, вся она на семишниках держится, сёдни свеча, да завтра свеча, ан поглядишь и рубаха с плеча - дорогая вера! У татар много дешевле, мулла поборами с крестьян не занимается, чистый человек. А у нас: родился - плати, женился - плати, помер - тащи трёшницу! Конечно, для бога ничего не должно жалеть, и я не о том говорю, а только про то, что бог - он сыт, а мужики - голодны!
Шутит старичище, посмеивается, и смех его скрипит нехорошо, как пробка по стеклу.
- А ты с богом дружно живёшь? - спустя голову, спрашивает Ваня.
Кузин смотрит на него ласковыми глазами, смотрит на Егора, на меня, как бы молча измеряя и сравнивая нас, потом беззаботно говорит:
- О чём же мне с ним спорить? Ничего у меня нет да и не было, делить нам нечего!
- А ты Иова книгу читал?
- Как же не читать! Давно только...
Тихо вокруг нас. Зажигаются в небесах звёзды, играют с ними облака, скрывая и открывая звёздный блеск. И тихо звучит Ванин голос:
- Помнишь, как спрашивал Иов: "Почто же господа утаишася часы, нечистивии же предел преидоша, стадо с пастырем разграбивше? Под яремника сирых отведоша и вола вдовича в залог взяша" - словно вчера сказано!
- Ишь ты! - восхищается старик. - Наизусть знаешь, а-а!
Голос его звучит неискренно, мы слышим это, и, видимо, он понимает, что слышим, дёргается весь, беспокойно и быстро.
- И ещё, - вспоминает Ваня, - "почто нечестивиц живут обветшаша же в богатстве?.."
И вдруг, неожиданно и странно для нас, Кузин тихо, ворчливо вторит:
- "Домове их обильнии суть, страх же - нигде, раны же от господа несть на них..."
Тряхнув головой, он поднимает её и смотрит в небо, и, как бы вспоминая, медленно, громко и с упрёком в голосе говорит:
- "Воистину - не вем, како сие уразумети имам, егда суть дела лучшая вавилонская, нежели сионская". Это уж из Ездры книги! Спрашивали... да!
