Королева, несмотря на ее железную выдержку, выглядела изумленной до глубины души.
— Патрик… ты ведь даже драться не умеешь, не то, что меч в руках держать. Да и… неужели ты думаешь, кто-то посмеет поднять руку на королеву?
— Не знаю, Ваше Величество. Ничего не знаю… Только мои предчувствия всегда сбываются, — Шут говорил истинную правду, ему даже не нужно было приукрашивать свои слова. Так уж повелось еще с детства — грядущие опасности частенько давали о себе знать странным, почти физическим ощущением тревоги. И сейчас ему в самом деле было очень, очень скверно.
Элея вздохнула. Осторожно освободила свою руку из его ладоней но, увидев умоляющий взгляд Шута, вымученно улыбнулась и вдруг порывисто взъерошила его непослушные волосы:
— Я не сержусь, Патрик… Я верю тебе. Но, полагаю, пока рано трубить в рога. Я дождусь Руальда. Что бы там ни говорил Дени, надо увидеть своими глазами, так ли все плохо. Если да — я сама обращусь к первосвященнику и потребую расторгнуть брак. Не желаю быть фигуркой на чьей-то игровой доске, — Шут с радостью наблюдал, как неуловимо, но совершенно очевидно она с каждым мгновением становится сильнее. «Все-таки я сделал это… и давно мог бы. Всем было бы лучше… А в тяжелые дни так важно, знать, что ты не один. Она теперь знает… не сломается. Не дождутся!» — Шут почувствовал, как легко ему стало, и даже тревога немного отступила. Он почти взлетел с колен и, встав перед Ее Величеством на руки, ослепительно улыбнулся.
— Вы не фигура, вы — Королева! — легко кувыркнувшись назад, он приземлился на ноги, обернулся и поклонился ей так, что длинные волосы смахнули пылинки с пола. Элея кивнула:
— Спасибо, Пат. Спасибо… А теперь ступай. Ступай. Мне нужно побыть наедине.
Шут вернулся к себе. У него было странное чувство, как будто с души сняли тяжелые оковы, и она стала легкой, точно перышко… Вдохновленный прощением королевы, остаток дня он провел пред зеркалом, усердно репетируя одну из пантомим, что казалась ему недостаточно проработанной. Интриги там или нет — а работу никто не отменял… Когда же результат стал более-менее близок к желаемому, Шут обратился к своему самому любимому занятию — перекладине. Упражняться с ней он мог часами, забывая обо всем. Высокий потолок комнаты позволял Шуту делать вокруг перекладины полный оборот на вытянутых руках, а значит, и многие другие акробатические штуки.
На следующий день Шут, наконец, почувствовал голод и, не тревожа слуг, сам спустился на кухню. Ему нужно было послушать свежие сплетни. Одна из кухарок, совсем молоденькая рыжая проказница по прозвищу Перепелка, подала Шуту еще теплый хлеб и большую миску с кашей, как он любил — в золотистую овсянку, залитую медом, были щедро насыпаны орехи и кусочки сушеных фруктов. Шут с неожиданным для себя аппетитом съел все, не забывая держать уши открытыми. Но в этот день кухарки говорили мало: они тоже были встревожены и не знали чего ждать от завтрашнего дня. До возвращения короля счет шел уже на часы. Шут узнал, что рано утром в Чертог прибыл гонец барона Дарма, от владений которого до Золотой — лишь полсуток пути. Отряд Руальда остановился там, чтобы провести минувшую ночь. Говорили на кухне и о Тодрике. Шут с удивлением услышал, что принц всю ночь провел в загородном монастыре. Наивные поварихи набожно закатывали глаза, плетя какую-то ерунду о проснувшемся в наследнике благочестии. Шут едва не подавился кашей, пытаясь не рассмеяться их богатому воображению — это Тодрик-то благочестивый?! Только главная хозяйка кухни, дородная матушка Тарна хмуро покачивала седеющей головой — она, как и Шут, понимала, что все эти домыслы мало соотносятся с действительностью. Но помалкивала, предпочитая держать свое мнение при себе.
