Спускаясь с чердака, Никита почувствовал, что что-то забыл. Вернулся. Внимательно огляделся. Ничего. Но едва сделал несколько шагов к лестнице, как его опять что-то удержало. Перекладывая в сундуке вещи, он переставил и ветхий фанерный чемоданчик. Он знал еще с детства, что там хранятся краски отца, с тех пор и не открывал. Сейчас же он вдруг взял и открыл его. Мятые, мутные тюбики были плоскими, почти пустыми, а если что в них и осталось, то высохло и превратилось в камень. Тем не менее от этой ненужной груды повеяло чем-то теплым и уютным. Никита брал то один тюбик, то другой, пытаясь прочесть, что за цвет и чьей фабрики продукция, но ни на одном из них не было ни единой буквы, или они стерлись. Однако пальцы уже откручивали тугие колпачки, а глаза угадывали цвет. Незаметно для себя Никита отбирал желтые тона и клал в карман, не зная, зачем это делает, ведь в Москве у него всего достаточно.
Когда Никита вернулся в Москву, оставалась ровно три дня до защиты дипломных работ.
— Ну, ты даешь, Ник! — влетев в комнату, выдохнула Валерия Садовская, перевела дыхание и добавила: — Все его ищут, с ног сбились, а он!.. Ты где был?! Тебя же не допускают к защите!..
— Ну и что, — спокойно проговорил Никита.
— Как это что?! — взвизгнула девушка. — Твой обожатель Астапчук такую истерику в деканате закатил! Теперь — что ректор решит...
— Лер, все будет хорошо... — Никита оторвался от этюдника и медленно повернулся к гостье. — Все будет хорошо, — повторил он устало и немного иронично.
Вот за это легкое высокомерие к суете и мнимым трудностям, за этот независимый серо-голубой взгляд, за жесткие широкие скулы, за монументальность и аристократизм в осанке многие девчонки на курсе преданно смотрели на Никиту, мечтали о нем и тихо ненавидели друг дружку. Сходила с ума и Валерия — избалованная, холеная и капризная дочь высокого московского чиновника, по праву одна из красавиц на курсе. Сходила с ума и бесилась оттого, что этот парень, далеко не красавец из зачуханной уральской деревни, никак не поддается ей, не приручается. Мало того, ведет себя так, как будто делает одолжение, позволяя находиться с ним рядом и говорить. Это красноречивое благоволение Никиты обижало и взвинчивало самолюбие Валерии.
В первые секунды встреч ей еще удавалось смотреть на него с вызовом и превосходством, помня о своем социальном положении. Лера высоко вскидывала бровь, эффектно выгибала спину, отчего немалая грудь становилась еще убедительнее, и некоторое время смотрела на него свысока. Но потом происходило что-то непонятное. Натолкнувшись на его взгляд, девушка сникала и даже как будто уменьшалась в росте, скукоживалась, превращаясь в обыкновенную молоденькую бабенку, молящую глазами о проявлении к ней жалости, снисхождения и покровительства. В такие мгновения Лера ненавидела себя, проклинала свою бабью сущность, но ничего не могла с собой поделать. Она отрывалась от земли и благоговейно уносилась в серое небо его глаз, млея от предвкушения волшебства. И нередко это волшебство наступало — его стальные глаза превращались в олово, потом в ртуть, отчего у Леры сбивалось дыхание и она, приоткрыв рот и широко раздувая ноздри, начинала шумно втягивать в себя воздух. А когда Никита соблаговолял слегка приобнять ее, у девушки отнимались ноги, внизу живота становилось жарко и влажно...
