«В этом году был последний, проснулась!»
«Тоска, девчонки, погода — дрянь! Айда в «Перчатку».
Еще раз оттолкнув Феклу, Кот зевнула и выключила компьютер.
Ступив на московскую землю, Алиса почувствовала легкое головокружение; в последние дни в Питере было пасмурно, а от столичного декабрьского солнца захотелось зажмуриться. В горле першило — верная примета начинающейся простуды, всегда застающей Алису в пути. Она натянула на лоб берег и, накинув капюшон дубленки, стала наблюдать, как Андрей ловит машину: в первый гололед водители не особенно спешили, и автомобили толпились на дороге, как новички на катке. Алиса подошла ближе;
— Андрюш, давай лучше на метро: так мы будем до этой Стеллы три часа добираться…
Алиса знала, что Андрею нельзя признаться в дурном самочувствии; в противном случае их маленькое деловое путешествие может превратиться в выездной лазарет с обязательной закупкой лекарств и принесением в жертву необходимых встреч. Когда Андрей закончил говорить по телефону и окончательно подтвердил водителю маршрут, Алиса умоляюще прошептала на ухо жениху:
— Правда же, мы не будем с утра до вечера куда-то ходить?
— … обещаю: из трех дней суетливый только сегодняшний… Ты не заболела? — Андрей заглянул Алисе в глаза.
Алиса, улыбнувшись, нажала ему на копчик носа указательным пальцем,
— Просто хочется провести больше времени вдвоем,
Андрей удовлетворенно улыбнулся и поцеловал Алису в ухо, над которым был кокетливо взбит берет.
Пытаясь избежать пробок, таксист пырял в маленькие улочки, и Алиса жадно вглядывалась в разбегающиеся в разные стороны московские переулки, чуждые светской парадности, суеты больших проспектов и праздности светящихся реклам.
Когда-то Алиса и полюбила Москву именно за дерзкую интимность ее переулков — они являлись на свет сами собой, а не по воле западных архитекторов. Тогда Алиса без всякой цели бродила и бродила в Китайгородских переулках, и переулки эти, подхватив ее, поднимали на пригорки, спускали в запущенные садики, приводили в причудливые тупики, где скрывались от времени старые задумчивые дома, и прятали в уютных двориках, где веселым щебетом встречали солнце вернувшиеся птицы. Входила она тогда в этот лабиринт с тяжелым сердцем грешника, принесшего свой грех в храм, вышла с ликующим плачем в душе; «Узнаю тебя, жизнь, принимаю и приветствую звоном шита!» Ей хотелось привезти домой только один «сувенир» эту вдохновенную Москву… Питер с его кардиограммой шпилей и неизменными прямыми углами казался Алисе по-мужски сдержанным и сгрогим, способным на анализ, но не на сострадание; Москва явилась Алисе по-человечески избегающей прямоты, увиливающей от резкости и кокетливо сбегающей в полумрак старых тополей.
