— Веди, веди к себе, красотка! — ухмыляется Мулиартех. — Коли пригласила — развлекай гостей!
Синьора Уия резко разворачивается, край траурного платья взметается, закрывая полнеба, а когда опадает — нет больше кладбища, нет каменных знаков нашей вины, нет жажды вернуть несостоявшееся и невоплощенное. А есть лишь Тентакао — простой, как горка серых каменных кубиков, замок, усилиями хозяйки превращенный в парадор[50]. И мы неотвратимо, как гроза, надвигаемся на него, потому что теперь — наша очередь делать ход.
Помба Жира легко, словно тень, скользит впереди нас, не оставляя следов в горячей пыли. Хозяйка, провожающая гостей. А кажется, что она убегает. Ничего. От нас не убежит.
Я оглядываю своих спутников. У всех такие лица, что становится ясно: мы не гости — мы войско. Пришедшее не для мирных переговоров. У Помба Жира одна надежда — на то, что изысканные блюда, тонкие вина и шепчущие фонтаны в зеленом патио смягчат наши сердца. Зряшный расчет на человеческие слабости, которых у нас нет.
Места здесь странные, в Утгарде. Есть в реальном мире места, где земля миллионы лет назад исторгла из себя каменные столбы-тепуи[51], взмывшие над миром километрами отвесных стен. И пускай рассказы о затерянных мирах с динозаврами и дикими племенами, оторванными от грешного мира и вознесенными заживо на небеса, оказались выдумкой, планета все равно показывает нам эти уголки, точно пожилая дама — школьные фотографии: смотрите, какой я была!
Но если настоящие тепуи — это маленькие выцветшие фотокарточки из семейного альбома, то Утгард — картинная галерея, запечатлевшая юную землю во всех видах. Здесь все какое-то незнакомое — земля и растения, звуки и запахи. Здесь нет времени. Здесь нет ни прошлого, ни будущего. Чтобы отсчитывать время, нужны знакомые цифры, стрелки — ну хоть что-то знакомое, точно маяк в немом и равнодушном океане.
Нет маяков, нет. Трава, деревья, цветы, всплывающие в памяти по единому слову «лес», «поле», «луг» — все исчезло, растворилось в мареве над скудной землей. Только нелепые шишковатые палки торчат из мокрой гнили да высоченные кактусы-не кактусы трясут возле самого неба листьями, похожими на лезвия мечей. Это древний мир, сам воздух здесь другой, он входит в глотку заточенным шилом и пахнет не то грозой, не то смертью.
— Ложись! — Нудд швыряет меня лицом в опавшие листья, огромные, больше моей ладони, коричневые и подгнившие, на первый взгляд похожие на брошенные лодочки мелких эльфов, а на второй — фу! — на спинки гигантских тараканов. Эльфийская лодочка вдруг отращивает ноги и улепетывает у меня из-под носа с дикой скоростью. Так и есть. Таракан. Гигантский, каменноугольный, по-своему совершенный. Как хорошо, что я не боюсь тараканов! — старательно думаю я, чтобы не взвизгнуть, не заметаться под тяжелой рукой Нудда, все еще держащего меня за шкирку, будто щенка… А времени-то прошло не больше секунды. Над нами проносится чья-то стрела размером с небольшое копье. Прекрасная, словно превращенное в молнию павлинье перо. Я наблюдаю за ней с полагающимся случаю гибельным восторгом: ну вот, этот стрелок нас и положит. Рядышком. Такой стрелой и сильфа убить можно.
