— После того как мне пришлось бросить школу, чтобы туда поехать, я все время была там с отцом. Жилось нам чудно, мы были одни на целом свете! Но вокруг не было никакого общества, а для меня это самое важное. Никаких картин, никаких книг, разве что самые скверные.
— Никаких картин? Как? А разве сама ваша жизнь в Индии не походила на картину?
Мисс Фэнкорт обвела взглядом чудесную галерею, в которой они сидели.
— Ничего, что могло бы сравниться вот с этим. Я обожаю Англию! — воскликнула она.
— Ну, конечно, я вовсе не отрицаю, что здесь нам надо кое над чем потрудиться.
— Она еще и до сих пор остается нетронутой, — сказала девушка.
— Это что, мнение Сент-Джорджа?
В вопросе этом сквозила едва заметная и, как ему казалось, вполне простительная ирония, которой девушка, однако, не почувствовала и приняла все за чистую монету.
— Да, он говорит, что она нетронута, по сравнению со всем остальным, — ответила она совершенно серьезно. — Он рассказывает о ней столько всего интересного. Послушаешь его, так действительно хочется что-то делать.
— Мне бы, наверно, тоже захотелось, — сказал Пол Оверт, отчетливо ощущая в эту минуту и смысл сказанного, и чувство, которое ею владело, равно как и то, как воодушевляюще звучал этот призыв в устах Сент-Джорджа.
— О, вам… можно подумать, что вы ничего не сделали! Как бы я была рада послушать вас обоих вместе, — воскликнула девушка.
— С вашей стороны это очень любезно, только у него ведь свой собственный взгляд на вещи. Я склоняюсь перед ним.
Лицо Мариан Фэнкорт сделалось на минуту серьезным:
— Вы считаете, что он настолько совершенен?
— Далек от этой мысли. Среди его последних книг есть такие, которые кажутся мне ужасно плохими.
— Да, конечно… он это знает.
— Как — знает, что они мне кажутся ужасно плохими? — изумился Пол Оверт.
— Ну да, во всяком случае, что они не такие, какими ему хотелось бы их видеть. Он сказал, что ни во что их не ставит. Он мне такие удивительные вещи рассказывал — он такой интересный.
Пол Оверт был поражен, когда узнал, что знаменитый писатель, о котором они говорили, был вынужден сделать столь откровенное признание и унизил себя, сделав его невесть кому: ведь, как ни прелестна мисс Фэнкорт, все-таки это совсем еще юная девушка, которую он повстречал случайно в гостях. Но именно таким было в известной мере и его собственное чувство, которое он только что высказал; он готов был простить своему старшему собрату все его погрешности не потому, что не дал себе труда углубиться в его романы, но как раз потому, что он в них внимательно вчитался. Его благоговение перед ним наполовину состояло из нежного чувства, которое он испытывал к тем наскоро наложенным штрихам, к которым — он был в этом уверен — сам писатель относился наедине с собою крайне сурово и за которыми скрывалась некая трагическая тайна его личности. У него должны были быть свои основания для этой психологии a fleur de peau
