с кроватью. Вдова жаловалась, что тогда у нее возникает чувство, как будто Грейс пытается читать через ее плечо.
Что, конечно, было правдой. Зато теперь Грейс забирала газету в свою комнату, как только вдова заканчивала ее читать. В этом случае, когда к ней приступала Грейс, газете было всего лишь два с половиной дня, то есть она узнавала новости на двенадцать часов раньше, чем кто–либо еще в округе.
В ней было что–то действительно странное, поскольку вдова произнесла:
— Хм–м.
Грейс наклонила голову, но не ничего не спросила. Если бы она задала вопрос, вдова никогда бы не ответила.
— Был пожар в Ховат Холле, — сказала вдова.
Грейс не знала точно, где это.
— Я надеюсь, что никто не пострадал.
Вдова прочитала еще несколько строк, затем ответила:
— Только лакей. И две служанки. — И затем, мгновение спустя, — Собака погибла. О Боже, какой стыд.
Грейс не ответила. Она не позволяла себе быть втянутой в раннюю утреннюю беседу, пока не выпивала свою собственную чашку шоколада, что не имела возможности сделать до семичасового завтрака.
Ее желудок урчал. Для того, кто как она, ненавидел утро, она на удивление любила хорошо позавтракать. Если бы можно было обойтись только лососем и яйцами на ужин каждый вечер, она была бы счастлива.
Она поглядела на часы. Еще пятьдесят пять минут. Она задумалась, проснулся ли мистер Одли.
Возможно. Ранние пташки никогда не просыпались за десять минут до завтрака, чтобы сэкономить время на сон.
Она подумала, а как он выглядит сейчас, весь сонный и взъерошенный.
— Что–то не так, мисс Эверсли? — резко спросила вдова.
Грейс мигнула.
— Не так, мэм?
— Вы… щебетали. — Сказала она с немалым отвращением, как если бы обращалась с чем–то особенно неприятно пахнущим.
— Я очень сожалею, мэм, — сказала Грейс быстро, смотря вниз на свои руки, сложенные на коленях. Она почувствовала, что ее щеки загорелись, у нее было ощущение, что даже в утреннем свете, когда вдова могла видеть хуже обычного, ее румянец был ясно виден.
В самом деле, она не должна думать о мистере Одли и уж точно не представлять его в домашней одежде. Одним небесам известно, что за звуки она издавала в это время.
Но он был красив. Даже когда она видела только нижнюю половину его лица, поскольку он был в маске, это было совершенно очевидно. Его губы всегда складывались в легкую улыбку. Она подумала, а умел ли он вообще хмуриться. А его глаза… Да, она не имела возможности разглядеть их в ту первую ночь, и почти наверняка, для нее это было хорошо. Она никогда не видела такого изумрудного цвета. Они совсем затмили изумруды вдовы, из–за которых, Грейс была все еще огорчена, когда вспоминала об этом, она рисковала своей жизнью (по крайней мере, теоретически).
