Последняя остановка была на Каскальском перевале между Бегредой и Даш-Сугом. Отсюда наша гремучая телега покатилась вниз по Даш-Хему.
— Осталась нам, парни, одна пробежка — тридцать пять верст, — улыбнулся старик. — Вечерком будем в Кызыле. Одолели мы с вами много перевалов, а этот — последний. Давайте попрощаемся с ним, ребята!
Я невольно сравнивал места, которые мы проезжали, с родными долинами Мергена и Каа-Хема.
— У нас на Каа-Хеме ягод, пожалуй, не меньше. И земля хлебородная. Разве только яблоки не растут… Да если посадить, и яблоки вырастут!
Седип-оол не выносил, когда хоть что-нибудь хорошее говорили не о его Чадане. И тут, конечно, не выдержал.
— Что ты все Каа-Хем да Каа-Хем! Дался тебе твой Каа-Хем! Ему наш Хемчик ни в чем не уступит. Уж наша ли земля не добрая, не богатая? Про нее самые лучшие песни поют! Не хвались понапрасну!
Я знал, что Седип совсем безголосый, но, раз спор начался, решил не упускать и этот козырь:
— Какие же это песни поют в вашем Хемчике и Чадане? Если бы хоть одна была, неужели бы ты не спел?
Шагдыр подмигнул мне:
— Что-то и я не слышал песен, прославляющих те места. А вот о моем Элегесте и Межегее народ любого хошуна песни поет. Взять, к примеру, такую: «В Элегесте, в Межегее…»
— Тебе только и знать! — непритворно рассердился Седип. — Ты же у нас не был на Хемчике. Ведь не был?
Он сел на поклажу, нахохлился и вдруг неистово заорал:
О, свежий чайлаг мой в верховьях Шеми,
Где тучнеют отары коз и овец!
О, мирный чайлаг мой в верховьях Ажика,
Где тучнеют конские табуны!..
Голос у него был отчаянный, но Седип гордо восседал не вещах, как орел на скале. С видом человека, утомленного нелегкой победой, он прошептал:
— Вот вам и нет хорошей песни…
— Да-а-а! — дружно ответили мы. — Молодчина, Седип!
Так, хвалясь друг перед другом, распевая песни, прославляющие родные места, мы незаметно въехали в долину Сесерлига. Дорога вилась среди светло-зеленых, желтых и буреющих полосок проса, ячменя и овса, над которыми торчали высокие стебли подсолнухов. К самой дороге подходили кусты картофеля, ползли вороха перепутавшихся гороховых стеблей. На южных склонах, на солнцепеке доспевали полосатые арбузы.
Кое-где на лугах вздымались лохматые копны, но большей частью трава лежала еще в рядках — свежая, только что скошенная.
А вот показались и косари — арат с араткой косили свою делянку. Мы проехали мимо их стана. Шалаш был покрыт пахучим горным сеном. Вокруг него разбросана утварь — наковаленка, молоток, чайный котел с помятыми боками, вилы со сломанными зубьями, деревянные грабли, волокуша для перевозки сена… Рядом бродил захудалый конь.
