Только на двух-трех станах за всю дорогу мы видели сенокосилки и конные грабли. Бедность… Передо мной как живые вставали картины моей батрацкой юности на Мергене и Терзиге.
В низовьях Сесерлига решили передохнуть. Придержали коней возле стана. Хозяин сидел у шалаша и курил трубку из таволожника с трещинкой на чубуке. В поношенных идиках и залатанных на коленях брюках из далембы, в давно потерявшей цвет рубахе, он сосредоточенно пускал из носа клубы дыма. Один глаз у него вытек. С темени свисала длинная косица, похожая на крученую ременную веревку. Жена его кипятила чай. Волосы у нее неизвестно когда расчесывались, но лицо было чистое, светлое, а глаза живые. Заметив что мы смотрим на нее, она ушла за стан.
Исламов распряг лошадей и пустил их в поле. Они забрались в клевер и захрустели сочной травой, а ямщик взял из телеги ведерко и, позвякивая им, зашагал к Сесерлигу, который не переставал о чем-то лепетать.
— Откуда едете? Куда направляетесь? — заинтересовался хозяин.
— Ездили учиться в Москву. Теперь — домой. А ваш аал где?
Косарь показал рукой на верховья Сесерлига.
— На истоках этой реки. Есть такое место Чайлаг-Адыр. Зовут меня Ензак.
Некоторое время мы сидели молча. Ензак попросил рассказать о Москве. Нас не надо было уговаривать.
— Эй, жена! Куда ты девалась? — оживился арат. — Послушала бы, интересное рассказывают ребята.
Он повернулся — не идет ли жена, махнул рукой:
— Женщины все такие — знать ничего не знают, и ничего им не интересно, совсем темные…
И снова спросил:
— В Москве и мужчины и женщины грамотные?
Седип-оол прочел ему целую лекцию о равноправии мужчин и женщин в Советском Союзе, о народном образовании.
Ензак внимательно выслушал, задумался, еще старательнее задымил. Потом сказал:
— Вот, говорят, в нашей Туве давно революция произошла. Еще в двадцать первом году! А все-таки до сих пор у нас даже азбуки нет. Не то что женщины — мужики, вроде меня, даже расписываться не умеют. Что думают про это ученые люди?
— Революционная партия и наше правительство, — с пафосом начал я, — должно быть, думают об этом. Только мы давно из Тувы и не можем вам ответить как следует.
Но Ензак не успокоился.
— Как же так? Мы, народ, получили права. Все теперь принадлежит аратам. Так и говорят: «Араты — хозяева страны». А вы посмотрите на меня. Луг, который мы косим, — самого большого ламы Сесерлигского монастыря Соржу-Хелина. Как-то я попросил его: «Мне бы немного травы накосить для пары коз…» А он и говорит: «Хорошо, хорошо. Накоси мне десять копен, а потом одну можешь и себе…» А как же в Москве? Кто там распоряжается землей?
