Но главных вопросов не последовало. Судя по голосу, который доносился то с одной стороны, то с другой, то сзади, «хозяин подвала»» бесшумно расхаживал. Он говорил. Говорил медленно, весомо, смакуя слова, играя голосом. Степану казалось, что все, о чем говорит «хозяин» к его делу никак не относится, будто он на политзанятиях, где ему втолковывают о международном положении, о трудностях молодой страны, о тяготах военной жизни, о солдатском долге, о бдительности, о том, что страну как мухи облепили всевозможные лазутчики и вредители. Голос напомнил ему о громких последних разоблачениях на самом верху власти. И так далее, и тому подобное.
Едва задержанный Степан Филиппов показался в дверях, майор включил сильную лампу с отражателем. Он где-то слышал о таком приеме и теперь постоянно этим пользовался. Приготовился. Нет ни к допросу, а что собственно спрашивать, что допрашивать. Раз был «сигнал», надо реагировать. А реагировать – значит произвести арест. А раз арестован, то как ни крути – виновен…. Конечно, для порядка, для приговора нужен протокол. Для этого и обязательные первые вопросы. Для этого есть Зоя, Заюшка. Она прекрасно знает, что делать. А вот поговорить, отточить, так сказать, язык, проверить себя, послушать, как он чувствует текущий политический момент – это стало для майора Шурыгина второй страстью, после, правда, тела секретарши.
Он давно понял, что все эти допросы только злят его, раздражают, доводят до расстройства желудка. Результат-то все равно один и тот же…. И на этап. А там ни его дело. «Лучше перебдеть, чем недобдеть!» – как говаривал его прежний начальник еще по ЧК. И Шурыгин строго этому следовал. Все, что надо для протокола, Зоюшка знала, пожалуй, уже лучше, чем он сам.
Голос окреп. Майор уже помогал руками, размахивал, рубил воздух, вбивал кого-то в землю и топтал, топтал, наливаясь яростью и страстью. А слова, отскочив от бетонных стен, зарывались в опилки, прятались точно от стыда.
И чем больше было политики в словах «хозяина», как это чувствовал Степан, тем страшнее становилось. Сначала ему казалось, что его с кем-то путают, раз ему, простому санитару столько говорят о важном, государственном.… И этот несносный свет продолжал подавлять, изъедать, расплавлять мысли, ощущения, даже запах уже давно не чувствовался. А когда голос «хозяина» зазвенел как кусок сигнального рельса, то Степану и вовсе стало худо. Он уже копался в себе, суетливо выискивая, где же он окарался, где допустил промашку и навредил своему государству, когда же он стал вредным своему народу и Партии!?
