Те и впрямь, точно ждали команды, кинулись к неподвижному пленнику и засуетились над ним.
– Шпионы! – продолжал ворчать Степан, возясь с раненым. – Сами-то от каждого пня в лесу шарахаетесь. Боитесь по малой нужде из землянки выскочить, обоссали все углы, вонищу развели. Все им «кукушки» мерещатся. Воины долбанные! А мальчишку, если выживет, сам в политотдел отведу. Там разберутся. Только чувствую, что он, как и вы же, из крестьян или рабочих. Посмотрите на его руки. Совсем классовое чутье потеряли.
– Ты что это, Степан, политбеседу тут развел! Чай не комиссар пока. Ишь ты, «руки посмотрите…», «из рабочих…», он – враг! Он может столько наших положил – не счесть! – продолжал гнуть свое лейтенант.
– Я так думаю, товарищ лейтенант, политотдел разберется. А Мишка с ним мирно беседовал и мог бы сказать нам многое, что паренек в себе держит, если бы кое-кто удержал свой пыл и чрезмерную подозрительность, – санитар не унимался и не уступал молодому лейтенанту. Он и сам не мог взять в толк, почему кинулся защищать этого чухонца-мальчишку. И не потому вовсе, что он ему сына напоминал, погибшего вот в таком же возрасте. А потому, что в самой глубине души Степан так и не мог понять всего смысла этой странной войны. Перебросить с юга России подразделения, совершенно не готовые к ведению боевых действий в таких необычных условиях. Ни одежды, ни снаряжения. Да что там говорить! Сколько раненых и убитых прошли через руки Степана! Ответ на это где-то там, наверху, а точнее в самой Москве. А этот парнишка, что он, свою землю кинулся защищать – вот и все дела. Но вслух такое разве скажешь!
Ему все же удалось привести в себя Михаила. Но тот настолько был слаб, что сидеть уже не мог, лишь морщился и все качал, и качал головой, исподлобья разглядывая своих товарищей. Труднее оказалось с Оула. Он затухал, таял буквально на глазах. Нужно было что-то срочно предпринимать. Но врач был в кабине, и стучаться, останавливать машину из-за какого-то пленного, которого в конечном итоге все равно расстреляют ни у кого, даже у Степана, духу не хватит. «Ну что ж, парень, – Степан молча смотрел на финна, – вся надежда на твоего ангела-хранителя. Вытащит он тебя или нет – на все воля Божья».
Жаловался и сердился мотор, издавая то тоскливые, то хрипловато-натужные звуки, продолжая тянуть машину по разбитому, корявому зимнику. Все, что могло, болталось, тряслось, нестройно подпевало мотору, помогая выводить хором обычную дорожную песню.
