– А в кого из винтовок-то стреляли? – решил поддержать разговор Оула.
– Так тоже от страха. Кому-то показалось, что в лесу мелькают белые тени. Ну…, тут и началось. Думаю и здесь кого-нибудь по дури зацепили. Я имею в виду своих. Да еще вот с эвакуацией штаба и санчасти…, – Микко опять сморщился и прикрыл веки. – Как будто воевать не умеем, – с горечью добавил он.
Санитары и раненые продолжали кричать. Чуть ли не все разом курили, внутрь, под тент забрасывало выхлопные газы, отчего в кузове стоял сизый туман. Дышать было невыносимо! Зато стало чуточку теплее.
Хотелось тишины и покоя. Кровь остановилась сама, и теперь бинты подсыхали и становились панцирем на груди и спине.
– Что-то ты уж совсем молодой парень!.. Давно воюешь?.. – тихо спрашивал Микко и недожидаясь ответа продолжал, – конечно, скажешь, что первый раз был в бою и что никого еще не успел убить. Я бы и сам также ответил, если … – он не договорил.
– Братцы мои…, эй… мужики! – вдруг заверещал, выделяясь своей высотой, голос одного из раненых. – Чудеса в решете, да и только! Мишка-то с чухней разговаривают!
Базарный ор в кузове постепенно стих, и все уставились на Оула и Микко. Машина продолжала греметь всем, чем могла, но в кузове стало действительно тише, если не тихо. Эта тишина все больше и больше напоминала паузу перед бурей. Тревога нарастала, росла как снежный ком, готовый раздавить всех и все.
- Ты че мелешь? – поднялся на локте лежащий на носилках молодой лейтенант. – Как это разговаривают?!
– А я смотрю, че это Мишка с чухонцем головами сблизились и губами по очереди шевелят, – опять проверещал тот же голосок.
– Мишка, правда, что ли?! Ты че, понимаешь по-чухонски?! – донеслось снизу от пола.
Небольшое, стеклянное оконце, вшитое в тент, хоть и освещало кое-как кузов, но все заметили, что Мишка покраснел как школьник, растерялся и никак не мог ответить. Напряжение достигло предела. Не хватало маленькой искры. И, она проскочила.…
– Слушайте, братцы, – шипяще и вкрадчиво пронеслось над каждым, – так они же – шпионы!
И тут, в кузове словно «рвануло»…. Более двадцати глоток распахнулись во всю ширь, заглушая все машинные звуки.
– А-а твари!.. С-суки!.. Рви их, рви братцы!.. Дави их, гнид!.. Под колеса их!.. В зенки, в зенки коли их!.. Падлы продажные!… Так вот почему нас бьют!…
В кузове началось невероятное!..
До Оула не сразу дошло, что он опять стал предметом всеобщего внимания, которое обязательно должно перерасти в гнев. И действительно, когда все стихли и стали смотреть на него и Микко он с ужасом и ненавистью, понял, что произойдет страшное. Так оно и случилось. Когда вместе с ревом многочисленных ртов и раненые, и санитары кинулись на них, Оула едва успел прикрыть, как мог, свою рану. Первые же удары сбили его на пол, а еще через мгновение получил несколько тяжелых ударов ногами и сразу потерял сознание. Больше он уже ничего не слышал и не чувствовал. Рана открылась, и жизнь тихо потекла из него. Но никто не замечал или делал вид, что не видит, как доходит чухонец. Его продолжали пинать, хотя уже не так остервенело как вначале.
