В той примиряющей дали
Найти смиренье в тихой нежности
К уставшим путникам земли.
Там на рассвете вздрогнет звонница,
Благословение верша.
И прежней верою наполнится
Неубиенная душа.
* * *
Россия! Доколе страдать
Твоим неприкаянным жителям,
Полей изможденных хранителям,
Церквей и погостов ревнителям...
Россия! Доколе страдать?
Россия! Доколе терпеть
Разор нашей Отчины древней,
Убогие веси — деревни,
Продажность столицы-харчевни...
Россия! Доколе терпеть?
Россия! Доколе прощать
Вещателей лживость стоустую,
Предателей власть эту гнусную,
Безвинную кровушку русскую...
Россия! Доколе прощать?
Россия! Когда же в набат
Ударит твой новый мессия,
И выйдут на бой все живые
Во имя спасенья России...
Россия! Когда же в набат?
Только низкие цены на
продажа домов во Власово
5
и никаких других.
Владимир Галкин “БЕГОВАЯ” (рассказ)
ОКТЯБРЬ СТОЯЛ СОЛНЕЧНЫЙ,
жаркий, но с ледяным ветром, и хотелось лечь вот с этими прошаками на землю и выть волком.
Одна сидела на своих обрубках ног, завернутых в грязное одеяло, привалившись к оградному фундаменту церкви Николы в Хамовниках. Белизна ограды от солнца резала глаза, а эта толстая девушка или женщина (пойми ее сразу) зябла в ватнике, ее пальцы-морковины шевелились, она что-то показывала подруге, которая рядом валялась, совершенно пьяная, и с как бы нагримированным до синевы лицом, пела-проговаривала что-то божественное. И безногая тоже была пьяна, но не шибко, привычно, словно трезвая, и это тоже входило в ее профессию христарадницы и не мешало говорить спокойно, разумно, с легким подвыванием.
А дело все в том, что я им положил в их коробки из-под обуви по пятирублевой монете, безногая расчувствовалась, разговорилась, не глядя даже на меня, сидящего возле на корточках. У нее текли слезы по вспухшим, резиновым щекам, она сопела, кашляла, свистя бронхами.
— Хошь знать, да? А я это уж не вам первому, ага. Во какой я кусок! А была-а-а... Я сама из Подлипок. У нас там работы никакой. На швею-мотористку, говорят, учись, будешь, говорят, в фирме швейной одежу строчить, деньга пойдет, там плотют ничего. Я вызнавала: девки наши пробовали, к какому-то Паникину устраивались, а через полгода их сокращали. Им самим нечем платить, этим... как их, черт? Бизнесменам. Не, это не идет.
Недалеко от нас сухой, как лист, старик-нищий запел прекрасным голосом “Санту-Лючию”. Это было дико и прелестно.
— Попробовала я в проститутки, у Курского вокзала стать на точке. Так, сама по себе, без “кота”. Ну, один раз снял меня приличный дядечка, сотенку обещал за десять минут, а как привел в какую-то кладовку, в пакгауз, что ли, так и смех, и слезы: и сам не может, и чего-то я должна ему делать, а чего — не знаю... Противный такой, губа на нос лезет. Повалехались, промучал меня часа полтора, застегнулся, как мальчик, и выдал, гад, полтинник. И то спасибо. Как из курятника вышла. Потом еще двое, молодые, тоже вроде культурные ребяты, а... Сучки поганые! Просто-тки изнасиловали в вагонном купе, а сперва стихи читали. Они на рефрижераторе ездили, с мясом, стоянка, вишь, у них в Москве. В ледяном вагоне, на мерзлой корове...
