Обдирая ноги и руки, скатываемся с обрыва. Вот и катер.
— Все на месте? — спрашиваю Соломахина.
— Нет, Мозжухин пропал.
— Вот черт!
Снова лезем наверх. Забыв всякую осторожность, кричим:
— Саша! Мозжухин!
Вдали кто-то отозвался. Саша ли это? А стрельба приближается. Опять орем во всю мощь своих легких. И вдруг слышим голос Сашки:
— Это я, помогите!
Он запыхался, ловит ртом воздух. Подхватываем его под руки и кубарем катимся с обрыва.
На берегу уже рвутся мины. А Лайко все еще на круче. Бьет из пулемета длинными очередями по черным фигурам, вынырнувшим из-за пригорка.
— Лайко, вниз! — кричу ему. [27]
В ответ доносится стон. Балабанов и Мозжухин снова взбираются на обрыв. Бережно спускают вниз раненого пулеметчика.
Развернув катер, даем полный ход. Высокие волны заслоняют нас от прожекторов — в этом наше спасение. Все дальше и дальше уходим в море. А над батареей продолжает бушевать огненный вихрь.
Накидываюсь на Сашу:
— Где ты пропадал?
Оказывается, он, еще когда лежал, прикрывая дорогу, задумал поджечь конюшню. Забежал к Вере, взял у нее бидон керосина и, облив конюшню, поджег ее. На обратном пути задержался у караульного помещения, прикрутил проволокой накладку у двери и выплеснул остатки керосина на стену. От первой же спички она вспыхнула. Вражеские солдаты очутились в мышеловке.
— Ох, как они заметались! — восторгается Саша.
— Шею бы тебе намылить за твое ухарство, — сержусь я. — Из-за тебя товарища ранило.
Саша сник.
— Да я же хотел как лучше…
Лайко, которому Балабанов перевязывает руку, вступается за товарища:
— Не виноват он. У каждого в такой момент сердце не стерпело бы…
Саша молчит. Мне становится жалко его.
Легонько толкаю плечом:
— Ладно, это тебе урок. А в общем, друзья, мы неплохо сработали.
Долго еще не унимался переполох в стане врага. Гитлеровцы, наверное, думали, что в их тылу высадился большой десант…
А мы уже подходили к Лузановке. На причале нас ожидал Осипов. Выслушав мой доклад, поблагодарил всю пятерку.
— А теперь отдыхайте два дня. Место уже приготовлено.
Мы направились в отведенную нам землянку. Тихо, уютно было в ней, но нам не терпелось вернуться к своим. И в тот же вечер мы пошли в свою роту. Початкин встретил с распростертыми объятиями:
— Ну, Микола, здорово ви зробили! [28]
Зная, как Иван Григорьевич любит оружие, дарю ему трофейный маузер. У него глаза заблестели:
— О це штука! Та як мет, Микола, тебе и благодарить?!
В землянке собралось много народу. Пришли Констанди, Бахирев. Упросили подробнее рассказать о нашей ночной вылазке.
