Осада длилась весь день. Противник не жалеет газа. Мы сложили на склоне завала преграду из камней. Бочки натыкаются на нее, и часть газа утекает в проем.
2 июля немцы сидели тихо. Газ рассеялся. Снимаем маски. Враг, видимо, решил взять нас измором. Мы в темноте. Аккумуляторы фонарей разрядились. Томит [219] голод, а еще больше жажда. Остатки воды из тендера паровоза вчера мы роздали женщинам и детям.
Многие отравились газом и чувствуют себя плохо. Особенно тяжело комиссару. Он старше нас всех, и у него больные легкие.
Что делать дальше? 3 июля в тоннеле состоялось открытое партийное собрание. Оно проходит по всем правилам. Только протокол не ведется. Избраны председатель и секретарь. Председательствовать довелось мне.
Комиссар, еле держась на ногах, беспрерывно кашляя, разъяснил бойцам создавшуюся обстановку. Попросил высказаться. Один за другим просят слова товарищи. У всех настроение драться, пока жив хоть один из нас. Высказывается мысль: взорвать тоннель — в нем еще около двухсот тонн боеприпасов — и самим погибнуть с честью. Другие предлагают попытаться пробиться — лучше пасть в бою, чем от голода и жажды. Третьи призывают прорыть пещеру и через нее ночью выскользнуть незамеченными. Это уже почти фантастика: обессилевшим людям долбить толщу камня…
Я вспомнил: у входа в тоннель торчит из земли конец толстой трубы, по которой раньше спускались в овраг сточные воды с морского завода. Что если выбраться к этой трубе и по ней попытаться уйти в город?
Постановили: попробовать этот вариант. Взорвать боеприпасы никогда не поздно: система минирования известна только нам, и это можно сделать даже снаружи.
И еще раз договорились: драться до конца, лучше смерть, чем позор плена.
Собрание объявляю закрытым. Комиссар приказывает сдать партийные и комсомольские документы.
Развели небольшой костер. При его мерцающем свете в последний раз перелистываем заветные книжечки, которые всегда хранили у сердца и которыми дорожили больше жизни. Целуем и отдаем комиссару.
Он кладет их в огонь. Дрожат от волнения руки старого большевика.
Тяжело, но иначе не можем. Нельзя допустить, чтобы партийные и комсомольские билеты достались врагу, если мы погибнем.
Глаза моряков прикованы к костру. У многих текут слезы.
Догорает костер. Полковой комиссар поднимается с колен, говорит нам:
— Помните, звания коммунистов и комсомольцев нас никто не лишал и лишить не может. Мы останемся ленинцами. И вести себя должны, как подобает ленинцам. До конца!
