Тут-то я и понял, что произошло за год.
Был артист, даже не артист, а некое жалкое, жизнью прибитое подобие. И вдруг внимание, о каком и во сне не мечталось. Внимание зрителей. Внимание печати. Внимание к тем, пусть еще робким, но жизненным чертам, какие отличали образ краскома. И это внимание, обрушившись на артиста, в то же время подняло его. Подняло и повело вперед. Подняло и окрылило.
На этот раз, когда программа в шапито подошла к концу, мы иначе попрощались — тепло, по-дружески. Устинов обещал и дальше держать меня в курсе своих дел. Слово сдержал. Еще не раз получал я от него письма, газетные вырезки, программки, афиши.
Вот, например, что писал он мне в одном из писем: «Желаю быть достойным звания, какое присвоила мне постановочная мастерская. Потому стремлюсь повысить боевое мастерство: в настоящий момент репетирую упражнение с тремя винтовками».
Еще одно письмо: «Иногда товарищи высказывают мысль, будто мой номер не имеет чисто циркового характера. Отвечаю: надо газеты читать, за текущей политикой следить. Номер мой посвящен задачам обороны, а как же ее не крепить, когда капиталистический мир на нас зубы точит!»
И наконец, просьба: «Сообщите, пожалуйста, свои соображения по поводу задуманной мной стрелковой мишени. Мыслю изготовить ее в виде фашиста со свастикой на груди. Меткий выстрел поражает свастику — и рушится наземь проклятый фашист!»
Так продолжал идти по новому своему цирковому пути старый артист, некогда неудачник, Александр Григорьевич Устинов.
У меня сохранилась целая пачка писем. Каждое из них по праву подписано: «К сему — небезызвестный вам краском».
Совсем недолго — всего семь месяцев — просуществовала постановочная мастерская. И все же успела создать ряд принципиально новых номеров. На мою долю, кроме Устинова, выпали еще два номера. О них и хочу здесь рассказать.
В те годы в цирках во множестве расплодились так называемые гладиаторы. Акробаты (преимущественно силовые) выходили на манеж, обмундированные наподобие древнеримских воинов: каски и плащи, мечи и щиты. Для начала, поднявшись на пьедестал, изображали живые скульптурные группы — так сказать, отдельные моменты гладиаторского боя. А затем, отцепив плащи и сняв каски, переходили, не мудрствуя лукаво, к обычной, традиционной акробатической работе. Вот эти-то номера и попали под критический обстрел. Все с большей остротой подымая вопрос о приобщении циркового искусства к советской действительности, критика рьяно ополчилась против гладиаторского жанра: дескать, сплошные штампы, ни малейшей переклички с современностью. Больше того, жанр этот не без ехидства был прозван «пожарным». В самом деле, до блеска надраенные «римские» каски мало чем отличались от тех, что красовались на головах пожарников, дежуривших возле манежа. Трио Коррадо (двое мужчин и женщина) также выходило в гладиаторском обличье и также подверглось нападкам критиков, хотя, сказать по справедливости, в акробатическом отношении номер был сильным. Кончилось тем, что артисты сами постучались в мастерскую.
