Под брезентовым небом | страница 88
Где же еще мы встречались?
На тех учебных семинарах, что раз в году проводила ленинградская группа «Цирка на сцене». Каждое занятие семинара посвящалось просмотру и разбору номеров определенного жанра: сегодня жонглеры, завтра — иллюзионисты. Каждый раз, заключая такое занятие, Гершуни поражал осведомленностью в самых тонких особенностях жанра. А ведь когда-то, заканчивая Петроградский университет, и не помышлял о цирке. Жизнь иногда оборачивается нежданным.
Еще мы встречались на производственных совещаниях в цирке. Здесь также редкий разбор программы обходился без участия Евгения Павловича.
Любопытная деталь. Каждый раз он напоминал об одном и том же — о технической оснастке манежа.
— Стыд и срам! До сих пор на манеже допотопные опилки. Когда же, наконец, мы заменим их кокосовым или каучуковым покрытием? Или ковер. Неужели униформистам и дальше вывозить ковер не на автокаре, а на потогонной тачке? Так и с метлой. Созданы мощные пылесосы, а мы со стародавней метлой до сих пор не можем расстаться!
Иногда, слушая Евгения Павловича, я заинтересованно ждал: не забудет ли, не упустит ли. Нет, не забывал. И, загибая палец за пальцем, неумолимо напоминал в конце речи: покрытие манежа, автокар, пылесос.
Таким я знал и запомнил Евгения Павловича Гершуни — заслуженного артиста республики, режиссера, критика, литератора, лектора, педагога. Человека, умевшего быть дипломатичным в случае необходимости, но лишь до определенной черты.
Лишний раз я убедился в этом тогда, когда музей цирка праздновал переезд в новое помещение.
Пожелав музею всяческих благ и в сборе новых материалов, и в углублении исследовательской работы, Гершуни тут же высказал удивление: как же так, висят портреты видных деятелей советского цирка, но отсутствует портрет того, кто был и организатором и первым хранителем музея.
— Я имею в виду Василия Яковлевича Андреева!
Некоторое время спустя, говоря по телефону с Евгением Павловичем, я спросил его, давно ли он был в музее.
— Нет, не был пока, — ответил Евгений Павлович. Помолчал и добавил: — Не был и не пойду. Пока не восстановят справедливость!
Здесь, в этом ответе, также сказался характер — прямой и твердый там, где компромисс немыслим.
ВО СНЕ И НАЯВУ
Вот еще одна история, случившаяся со мной в те же годы. История загадочная, и, вероятно, такой она для меня и останется: слишком много воды утекло с тех нор.
Ранней весной ленинградские улицы запестрели анонсами, содержавшими всего две фразы: «Едет Орнальдо! Скоро Орнальдо!» Что за артист, в каком работает жанре — даже в самом цирке далеко не каждый мог ответить. До поры не раскрывала своих карт и дирекция. Зато после первого же выступления по городу молниеносно разнеслось: «Поразительно! Ошеломляюще! Феноменально!»