— Убедились, Александр Морисович?
Данкман в ответ лишь справился:
— И это все?
Лазаренко-младший лег на диван, кинул вверх диванный валик, ловко принял на ноги, стал крутить волчком.
— Теперь убедились?
Данкман и теперь ограничился коротким:
— И это все?
Самолюбиво сверкнув глазами, Виталий Витальевич резко оттолкнулся, стал на руки, на руках, безукоризненно соблюдая стойку, обошел комнату, а затем, перенеся тяжесть тела на одну руку, вытянув другую параллельно полу, замер в трудном балансе.
Это было здорово, я захлопал, но Данкман покачал головой:
— Эх, Виталий Витальевич, неужели до сих пор не понимаешь, как далеко тебе до отца?! Кое-чем ты овладел — не стану спорить. Но отец твой — он владеет самым трудным и важным. Он словом владеет, да еще как, да еще с каким жаром, какой меткостью! Вот о чем тебе надо поразмыслить. Ты поразмысли, а я пойду!
И повторил, попрощавшись, с порога:
— Драгоценно — иначе не скажешь, именно драгоценно владеет словом своим Виталий Ефимович!
Проводив управляющего цирками до лестницы, Лазаренко-младший покачал головой:
— Штучка! И всегда ведь такой. Ровный, обходительный, голос не повысит, а на поверку — кремень!
— Считаешь, что несправедлив? — спросил я.
В ответ глубокий вздох:
— Да нет. Уж если по совести догонять и догонять мне батю!
Ночевать мы устроились рядом, на диване. Сна, однако, не было, и проговорили мы до рассвета. О чем? Мы находились в том счастливом возрасте, когда не занимать дерзких планов и все они кажутся исполнимыми. И даже капель, забарабанившая утром по домовому карнизу, показалась нам предвестием близкой весны и всего наилучшего, что должна она с собой принести.
Лазаренко-младший в дальнейшем достойно продолжил путь отца. И хотя жизнь отпустила ему обидно короткий срок — прожил он всего тридцать шесть лет, — Виталий Витальевич стал признанным артистом, уверенно владел многими цирковыми жанрами, и прежде всего — по примеру отца — острым словом политического клоуна. С особой силой звучало это слово в годы Отечественной войны.
Не знаю, как дальше сложилась судьба белой крысы Марфы. Клетку с канарейкой с выставки я убрал. Убрал и горшок с геранью. Зато граммофон поставил на самое почетное место, и он исправно трудился с первого и до последнего дня выставки, донося энергичный, задорный, заразительно веселый клоунский голос!
