Я повернулся к ней. Неожиданно она прижалась ко мне. Голова ее покоилась на моей ровно вздымающейся груди — моя пижамная рубашка пропиталась влагой.
— Эй! — ласково окликнул я. — В чем дело? Я ведь рядом.
— Нет, ты очень далеко.
В субботу, в первой половине дня.
У Эллен были еще кое-какие дела в городе. Я остался в квартире один. Уже собрался было сделать себе пару пометок на тему «Пластические операции и Лафатер», чтобы не быть уж совсем неподготовленным, когда позвонят из редакции.
Вдруг в дверь застучали. Снова и снова.
Я бесшумно отодвинул стул назад, взявшись за подлокотники, тихо встал и прокрался к двери. Рывком распахнул ее…
Беньямин! Наспех накинутая куртка, торчащий спереди из штанов край рубашки, расшнурованные ботинки — таким он предстал передо мной. С грязной, перепачканной физиономией, уставившись на меня в упор. Его светлые голубые глаза — единственный просвет во всем этом жутком зрелище.
Даже то, как резко я рванул на себя дверь, похоже, не произвело на мальчика особого впечатления.
Я склонился к нему:
— Ты уже читать умеешь?
Беньямин капризно мотнул головой.
Ну ладно. Я пошел на уступку и постучал пальцем по вывеске на двери — дверной табличке, которую я на всякий житейский случай прихватил с собой из трехзвездочной бетонной гостиничной коробки в Гамбурге:
— Здесь написано: «Просьба, не беспокоить!»
Беньямин смотрел на меня, широко раскрыв глаза.
— Причем на трех языках мира.
Он кивнул.
Я присел на корточки и попытался столковаться по-хорошему:
— Слушай, приятель. Мне нужно позаниматься.
Беньямин холодно взирал на меня, потом снова затряс головой.
Я выпрямился рывком, так быстро, аж в глазах потемнело. Мое дружелюбие словно ветром сдуло.
— Почему ты мне все время мешаешь?
— Я пойду сейчас вниз, к Кевину. Потом поможешь мне подзубрить.
— Я же тебе сказал, что мне некогда.
— А я маме пожалуюсь!
И тут же он выскочил из квартиры, побежал вниз по лестнице.
— Беньямин!
Я хотел его вернуть, но с лестничной клетки донеслось лишь решительное «Нет!»; да не простое, а воюще протяжное: «Не-е-ет».
Я прислонился к дверному косяку, закрыл глаза. Беньямин! Да уж! Когда у нас дома, в четырех родных стенах, начинается заварушка, у нее есть имя, и начинается она на Б.!
Скорее назад, к столу, попытаться сконцентрироваться, поймать упущенную нить. Нет, не вышло…
Между прочим, вот тоже неплохой вариант: дети Лафатера, Наттеляйн и Генрих, застрелили Энслина! Шутки ради, а может, случайно или — почему бы и нет — им просто было скучно.
