— «Рассвет аристократии» Сангстера. Она попала под запрет, едва выйдя из типографии, а автора выслали на Фронтир.
— Точно! Именно ее я и имела в виду.
Лина звонко щелкнула пальцами, нимало не удивившись тому, что странствующему охотнику известны столь тонкие подробности; она просто обрадовалась вновь найденной нити разговора.
— Насколько я помню, в ней анализировалось искусство, оставленное аристократами, — картины, голографические изображения, трехмерная музыка, а также освещались некоторые тонкости их культуры. Эту книгу я читала и перечитывала, пока из нее не начали выпадать страницы. Мне хотелось узнать о другом мире, о ночной цивилизации и об аристократах, конечно. Об их знаниях и их красоте. И я… — На этом месте речь девушки оборвалась — она словно опомнилась, пришла в себя и повернулась к Ди. — Уже решено: я еду в Столицу изучать математику. Но на самом деле мне больше всего хотелось бы заняться историей знати.
* * *
Некоторое время они стояли молча, изучая друг друга.
— Шучу. — Лина неожиданно рассмеялась, точно порыв ветра задул свечу. — Да, правда, мне интересна история, но, как кандидат, я должна предстать перед специальной комиссией из Столицы, а они запишут в ведомость, по какой науке я буду специализироваться. Математика, физика, музыка, живопись — черт, я могла бы выбрать даже гимнастику, и все были бы рады по уши. Но если я только заикнусь об истории аристократов…
Лина не стала продолжать — и без того было ясно, что это означало бы крах всех ее надежд на светлое будущее. История знати писалась кровью людей, раздавленных невыносимым бременем страха, и угнетенные никогда этого не забудут и не простят.
— Ну, — начал Ди, — я слышал, политика Столицы постепенно меняется. Кажется, нынешний глава Министерства образования до известной степени ценит наследие аристократов.
— Никаких шансов, — озорно рассмеялась Лина, порхая за спиной Ди, точно бабочка. — Я не собираюсь терять мой единственный билет из этого городишки. Окончательное решение основывается на чувствах комиссии. Так что я твердо скажу им: «Математика!» И точка.
Ди ничего не ответил — он повернулся к картине, висевшей в нескольких ярдах от них.
Это полотно всегда поражало Лину. Вся его поверхность — десять футов высотой, шесть с половиной шириной — была замазана черной как смоль краской. Оно словно бы излучало самые зловещие намерения.
— Помнится, пару раз за время своих странствий я встречал вещи такого рода. Среди десятков тысяч картин, сотен тысяч произведений искусства находилось малое число подобных этой. Некоторые были изорваны в клочья, некоторые сожжены, и лишь одно полотно я видел восстановленным.
