— Подымитесь на третий этаж к Эренбургу, — попросил я его, — и скажите ему об этом.
Так порой приходилось убеждать писателя. В чем-то он был прав. В чем-то — мы. В спорах и рождалась истина. В одних случаях Эренбург соглашался. В других, когда фраза или слово были неразрывно связаны с сюжетной тканью статьи, например «Василиск», писатель делал вставку, разъясняющую это слово. В иных случаях я «сдавался», и текст оставался таким, как настаивал Илья Григорьевич.
Алексей Сурков недавно напомнил мне об одном эпизоде, свидетелем которого он был:
— Помнишь, зашел я к тебе в кабинет, а вы с Эренбургом спорили, вышагивая оба по комнате, и все время «прикладывались» к графину с водой. Больше часа спорили. И сами не заметили, как весь графин выпили. А потом ты вызвал секретаря и «накинулся» на нее: "Почему в графине никогда воды нет?" Она удивленно развела руками: "Как нет? Был целый графин!" Вот тогда наступила пауза, все дружно рассмеялись, и разговор стал более спокойным.
А один раз дело дошло почти до «разрыва». Не договорились мы с Эренбургом по какой-то формулировке. Илья Григорьевич требует:
— Давайте перенесем спор в ЦК партии.
— Зачем в ЦК? — ответил я. — ЦК мне доверило редактировать газету, и мы сами должны решить.
Рассердился Эренбург, забрал статью.
А через несколько минут прибегает ко мне заместитель секретаря редакции Герман Копылев и взволнованно говорит:
— Эренбург попрощался с нами, забрал машинку и уехал. Он внизу, еще можно его остановить…
Уехал Илья Григорьевич. Вышла газета без его статьи. Целую ночь мы переживали. Жаль было Ильюшу, как интимно называли писателя фронтовики, все мы его любили. Жаль было и газету. Словом, утром я позвонил Эренбургу, будто не знаю, что он уехал «насовсем», и говорю:
— Илья Григорьевич, есть у меня такой вариант поправки. Как вы думаете?
— Что ж, надо обсудить, — отвечает он, и чувствую я, что он обрадовался моему звонку.
— Хорошо, Илья Григорьевич, сейчас пришлю за вами машину.
А через час прибегает ко мне возбужденный и радостный Копылев и говорит:
— Илья Григорьевич вернулся, с машинкой, он внизу.
На второй день статья Эренбурга появилась в свет к нашему общему согласию и удовольствию.
В книге Эренбурга «Солнцеворот», подаренной мне, есть такая его надпись: "Страшному * редактору — от всего сердца. И. Эренбург". В сноске к слову «страшному» была ремарка: "* Миф будет разоблачен". Я эту надпись и понял как свидетельство того, что наши споры не оставляли досады в душе писателя. Это была живая жизнь, где без споров и «драки» не обойдешься. Было именно то, о чем позже и писал мне на фронт Эренбург: все мы в "Красной звезде" жили одной страстью, отдавая все свои силы делу победы над врагом.
