Насколько Вам придутся по душе приемы стихосложения и чисто внешние свойства этого моего опыта, я не слишком задумываюсь, но сознаю, что Вы станете возражать мне - и действительно, кое-кто из наших лучших и мудрейших друзей поддерживает это мнение - что опустошение деревень, оплакиваемое в этой поэме, нигде на самом деле не встречается, а разорение, на которое жалуется автор, есть плод его досужих вымыслов. На это я только и могу ответить, что, посещая в течение последних четырех-пяти лет наши деревни, я употребил все возможные усилия на укрепление своей уверенности в собственной правоте и что все мои наблюдения и размышления заставили меня поверить в истинное существование тех бедствий, которые я пытаюсь изобразить здесь. Однако тут не место задаваться вопросом, происходит ли на самом деле опустошение деревень или нет; обсуждение заняло бы слишком много места, и я бы, в лучшем случае, снискал репутацию равнодушного политика, ежели бы стал утомлять читателя пространным предуведомлением, а между тем я хочу от него вдумчивой сосредоточенности при чтении длинной поэмы.
Сетуя на опустошение деревень, я восстаю против утучнения нашей роскоши - и опять я уже слышу крики недовольства наших политических мужей. Двадцать или же тридцать лет тому назад считалось модным рассматривать роскошь как одно из главных преимуществ нашей нации, а всю мудрость древних, и в этом отношении особенно, считать заблуждением. Я, однако же, вынужден оставаться, нисколько не таясь, на стороне древних и продолжаю думать, что роскошь предосудительна для тех сословий, которые ответственны за распространение стольких пороков и разрушение стольких царств. За последнее время столь много было высказано в защиту противоположного взгляда на этот вопрос, что исключительно новизны и разнообразия ради иногда можно позволить себе быть правым. Остаюсь,
милостивый государь.
Вашим преданным другом
и страстным почитателем.
Оливер Голдсмит.
Мой милый Оберн, райский уголок,
Где все труды селянам были впрок.
Где тешила весна приветом ранним,
А лето уходило с опозданьем!
Приют невинности, приют покоя,
Гнездо, где жил я жизнью молодою!
Как я любил бродить по тропам дольным
И сердце веселить простором вольным!
Я застывал в восторгах благодатных
У хижин скромных и у риг опрятных,
У хлопотуньи-мельницы шумливой,
У церкви скромной на краю обрыва
И у боярышника со скамьей,
Где собирались дружною семьей
Седые - вспоминать младые дни,
