— Что взять с социалистов? — вступился за свою нацию штабс-ротмистр. — Пешки в руках японцев, не более. Но каковы азиаты! Воистину новые гунны! Никаких представлений о цивилизованной войне!
— Господа, господа! — перебил Данилов, его глаза загорелись. — Нет худа без добра! Артиллерийские склады примыкают к мастерским Казанской железной дороги, а это…
— А это уже наша территория! — подхватил Лисицкий. — Браво, Николай Васильевич! Обойдёмся без губернских!
— И без охранных! — хищно улыбнулся его начальник.
* * *
Подполковник и штабс-ротмистр явили истинное чудо распорядительности: за два часа подготовили хорошую, обстоятельную засаду. Вести диверсантов от Петровско-Разумовского не стали — слишком рискованно. По ночному времени в аллеях дачного посёлка было пусто, да и, будто нарочно, вовсю светила луна. Разумнее было сосредоточить все усилия в одном месте, где у злоумышленников назначен сбор.
На акцию Данилов вывел весь наличный состав отделения, кроме занятых на дежурстве — 67 человек.
Большую часть жандармов расставил (вернее, разложил, ибо команда была «лежать тихо, не высовываться») по периметру складской территории, с внутренней стороны стены. За старшего там был Лисицкий. Сам подполковник с десятком лучших людей спрятался в здании дирекции.
Для того чтоб железнодорожной жандармерии позволили хозяйничать во владениях артиллерийского ведомства, пришлось поднять с постели начальника складов, старенького генерала, ещё успевшего повоевать с Шамилем. Тот так разволновался, что и не подумал придираться к тонкостям юрисдикции — сразу на всё согласился и лишь поминутно глотал сердечные капли.
Видя, что Данилов отлично справляется и без него, инженер от руководства засадой устранился. Они с Масой расположились в подворотне, напротив складских ворот. Это место Фандорин выбрал неслучайно. Если жандармы, не привычные к такого рода операциям, кого-то из диверсантов упустят, путь беглецам преградит Эраст Петрович, уж от него-то не уйдут. Подполковник, впрочем, понял подобный выбор инженера по-своему; в тоне окрылённого приготовлениями Николая Васильевича появилась лёгкая снисходительность: мол, понимаю и не осуждаю, человек вы штатский, под пули лезть не обязаны.
Едва все расположились по местам, едва нервный генерал, согласно инструкции, погасил у себя в кабинете свет и прижался лицом к оконному стеклу, как с Каланчевской площади донёсся звон башенных часов, и минуту спустя на тёмную улицу с двух сторон вкатились пролётки — две от Рязанского проезда, одна от Елоховской. Съехались перед зданием управления, из экипажей вылезли люди (Фандорин насчитал пятерых, да трое остались на козлах). Зашушукались о чем-то.
