Колин чокнулся с ней:
— Идет! За мое благородство и щедрость! Представляете? Отец будет работать всю ночь напролет! Как в старые добрые времена. Знаете, Пруденс, а вы ему понравились. Он доверяет вам не больше, чем я, но вы ему нравитесь. Мне кажется, он с удовольствием отбросил бы все сомнения на ваш счет. Увы, я так не могу.
— Я остануть в Питлохри, — сказала она. — Вам не обязательно везти меня в Эдинбург.
— А я-то думал, что у вас есть туристские замашки!
— Я могу посмотреть и Питлохри.
Колин состроил гримасу:
— Вы соберетесь и будете готовы завтра утром к десяти. Я всегда выполняю то, что велит мне отец.
— Я не верю, но если это так, надеюсь, он наказал вам быть добрым ко мне.
Колин наклонился и прошептал ей на ухо:
— Честно говоря, да.
Затем легонько прикоснулся губами к ее щеке, а когда обнял ее за плечи, она прижалась к нему всем телом. Так они и сидели, тесно прильнув друг к другу, не разговаривая, лишь наблюдая, как в камине потрескивает огонь.
— Так лучше, чем спорить, правда? — наконец шепотом спросил Колин.
Пруденс посмотрела на него. Он прочел ответ в ее карих глазах и еще крепче прижал к себе. Она уткнула голову ему в грудь.
— Пока не начинаем разговаривать, с нами все в порядке, — сказала она.
— Точно подмечено! — откликнулся он. — Давай молчать.
И они еще долго сидели молча. Пруденс постаралсь отбросить все мысли и позволила себе расслабиться в объятиях Колина, испытывая огромное удовольствие.
Наконец, когда огонь стал затухать, он осторожно освободился.
— Я поднимусь наверх один, — произнес с еле заметной хрипотцой. — Если мы пойдем вдвоем, то окажемся в одной постели. Но не думаю, что каждый из нас готов к этому.
Когда они приехали в Эдинбург, Колин тут же пригласил Монику с Джульетой пойти вместе с ними все в тот же паб на Роуз-стрит, где готовили прекрасную баранину. Одна Моника, как в прошлый раз, заказала перье.
— Ужасно нервничаю, — красиво улыбаясь, сообщила она, хотя казалась абсолютно спокойной. — Вечером у меня сольное выступление под барабаны бонго-бонго.
— Не могу дождаться! — отреагировал Колин.
— Ты невыносим! — пожеманничала Моника. — Что ты понимаешь в танцах? Танец пробуждает энергию, страстность…
— Оставь свой драматический настрой на вечер, — оборвал ее Колин.
Танцовщица посмотрела на него испепеляющим взглядом.
Пруденс пила шабли. И вдруг подумала, что оно, вероятно, все из той же бутылки, которую поднимали для нее из подвала несколько дней назад. Похоже, шабли тут не пользуется спросом.
