Левой рукой я продолжал мять и тереть его соски, обхватывая его голую и сильную грудь, всё еще дергавшуюся от смеха (а может, от электротока, которым я его пытал?). Пуговицей рубашечного рукава я резал его левый сосок, а ногтями средних трех пальцев терзал правый, примешивая к его животному смеху и какие-то стоны. Я подумал вдруг, что стоны эти исходят из его сердца, его нагого сердечка, которое я тоже только что держал будто в своей жадной до тела руке. Правая же моя рука молнией метнулась к его глупому сладкому пупку, который я заставил его открыть, показать, отдать мне, поставить на место моего — плоского, чуть даже выпирающего, круглого, скучного и умного, казавшегося мне всю жизнь таким некрасивым, таким гадким, таким уродливым, таким мерзким, таким отвратительным, заставлявшего меня ненавидеть себя, ненавидеть жизнь, ненавидеть мир, а у девушек и мальчиков в первую очередь смотреть на пупок, обмирая от восторга всякий раз, как он оказывался правильным и глубоким. Я засунул палец в свою мечту и, захлебываясь от счастья, ощупывал все ее изгибы. Мне хотелось кричать, вопить орать от бешеного, безудержного восторга. Гигантская сила распирала меня изнутри. И вот я заговорил вслух, — но совсем не так…
— Отдай мне свой пупок, — сказал я глухо и странно — и сам поразился тому, что сказал. Мне вдруг стало страшно. Я открыл ему одно из своих самых диких, отчаянных и потаенных желаний, которого не открывал за всю свою жизнь никому и никогда — ни одной своей девушке и ни одному своему другу.
Пальцы мои задрожали и покрылись холодным потом.
— Отдай мне свое тело, — пошел я дальше и сам заледенел от своих слов.
— Э, да вы совсем охренели! — воскликнул он с пугающей серьезностью.
И тут, как в ответственных шахматных партиях в критический момент, я собрался. Я понял наконец, что спутал свои ночные фантазии с реальностью, что начал вести себя так, как вел только ночью в кровати, беснуясь от предвкушения оргазма и извиваясь в его жутких и сладких судорогах. Я произнес вслух свои горячечные ночные шепоты и воспаленные мысленные фразы. Я не верил тому, что произошло. Надо было действовать. Надо было срочно исправлять положение.
— Кровь! Свежее мясо! — прохрипел я уже совсем другим, откровенно пародийным голосом. Я подумал было о том, что для пущей убедительности можно было еще укусить его в шею. Но потом решил, что это могло убедить его совсем в обратном, — и воздержался.
Он снова заржал — и в смехе его явственно послышалось облегчение и расслабление.
