Я позвонил в дверь. Звонок прозвучал как-то резко и решительно, хотя сам по себе был довольно приятный и мелодичный. Какое-то время из-за двери доносились лишь характерные вопли телевизора. Затем дверь распахнулась, и я увидел сестру Леши — Юлю.
— Ой, здравствуйте, — сказала она. — А у нас тут щас такой фильм идет…
— Привет, — улыбнулся я. — Верю, верю…
Тело ее разрывало стремление вернуться к телевизору и осознание того, что невежливо было бы так сразу уйти от вошедшего в квартиру человека. Разгоряченная фильмом, она, в своей легкой летней маечке, извивалась, мотаясь из стороны в сторону. Да, она была пухловатой, и груди ее еще толком не выросли, и я бы не сказал, что она меня возбуждала. Но эмоциональность ее движений и выглянувший на секунду при очередном ее прыжке ласковый вертикальный пупочек заставил мой орган электрически вздрогнуть.
Но главное тело было впереди.
— Леха! — закричала она сердито. — Иди заниматься! К тебе учитель пришел!
— Щас, щас, — недовольно пробурчал Леша.
Прошла минута, в продолжение которой я менял свои сандалии на тапки. И тут появился он.
— Здравствуйте, — сказал он своим странным детско-подростковым голосом человека ленивого, но одновременно и очень чувственного как будто. Он походил на теленка.
— Привет, — ответил я. Я хотел было добавить «Лешенька», но потом сдержался. Я никогда так к нему не обращался. Это прозвучало бы слишком педерастично, слишком откровенно, слишком… про меня.
Он был пока еще в маечке, но я уже предвкушал его обнажение. Я знал, что скоро он начнет ее задирать, а потом и вовсе снимет.
— Ну пойдем, — сказал я и прошел в его комнату. — Как жизнь?
— Да ничего, — немного медленно проговорил он тем же голосом сильного и ленивого теленка. Он пододвинул ко мне большое деревянное кресло, включил вентилятор, отчего волосы его затрепетали, а золотистый пушок на руках красиво взъерошился. Я сел в кресло, он — на простую табуретку. Я почувствовал превосходство и власть. Бермуды опять натянулись, пришлось положить ногу на ногу.
«Ничего» — такой простой и банальный ответ, но в его устах это было какое-то бытийное «ничего», признание в пустоте собственной жизни, в которой ничего нет, ничего не происходит. И вновь помимо воли я остро ощутил свое превосходство. Между ног моих набухал крепкий цилиндр.
— Ну что ж, давай повторим неправильные глаголы, — говорю я.
— Ну давайте, — отвечает он тем же голосом, плюс немного робко или смущенно.
— «Приносить». Три формы, — требую я.
