— Мы людей не бросаем, — коротко заметил я и дал приказ продолжать движение.
Собрались на полянке в двух километрах от места боя и устроились на полусгнившем сене. Наперебой делились впечатлениями, каждый хотел высказаться. Даже старик Харченко поддался общему настроению.
— Жалко тилькы, шо так швыдко потымнило, хотив бы побачить, як воны своих побытых фрыцов убыралы, — досадовал Федосий Степанович, затягиваясь самокруткой.
Его хвалили много и заслуженно. Харченко, как и подобает опытному партизану, сам выбрал место для засады. По его словам, "мисто було добрэ". Недолюбливая автомат, Федосий Степанович действовал из своей привычной трехлинейки, но ни один его выстрел не пропал даром.
Похвалили и Куренкову. Значит, с азартом вела бой, если не заметила нашего отхода. Посмеялись над ее слезами.
Первое напряжение спало. Люди примолкли, пригревшись на сене. Когда был дан приказ подняться, многие спали; пришлось чуть ли не каждого в отдельности трясти и ставить на ноги.
Если, спускаясь из лесу, мы домчались сюда за два часа, то теперь, усталым, подниматься впотьмах по тропе было не так-то легко.
На одном из поворотов мы расстались с ак-шеихцами.
— Добра дорога, бувайте здоровеньки! — на этот раз ласково напутствовал товарищей Федосий Степанович. Потом свернули к себе в лагерь и партизаны Харченко.
Почти к рассвету мы добрались до своего штаба.
Иван Максимович не спал.
— Вот хорошо, все живы! — обнял он меня. — Уж очень стрельбы было много. Я все боялся, — а вдруг всех перебьют?
— Сегодня у гитлеровцев несчастье. Ударили мы по целому батальону, Иван Максимович!
Мы подробно доложили командиру о бое. Бортников слушал, угощая нас чайком. Руки мои при свете горящего костра показались ему слишком красными. Он полез в свой вещевой мешок и долго в нем копался.
— Дарую рукавички, теплые, шерстяные, мне старушка моя перед уходом в лес связала.
— Спасибо, Иван Максимович, за дорогой подарок.
Когда вечером остановили идущих по тропе партизан, мы с трудом узнали Айропетяна.
— Что случилось, ранен? — спросил я у винодела.
— Ой, не говорите, моя рана тяжелая, в самое сердце.
Айропетян разувался, сушил у печки портянки и напевал что-то грустное. Мы стали допытываться, что же случилось? Айропетян молчал, молчал, потом сказал, что очень тоскует о своем брате.
— Вы говорите, мой путь опасный? Нет. У меня есть старший брат — моряк — Герой Советского Союза. Сейчас он бьет фашиста на Балтике. Вот он всегда шел по самой опасной дороге. В декабре 1939 года нашему Сандро присвоили звание Героя. А я до войны в армии даже не был. Я делал советское шампанское. Но это тоже было очень хорошо!
