И вот, втроем, перелистываем страницы альбома.
…Глаза й на снимке полны иронии. Поперек лба — две резкие тени. Черт? Кого же он искушает? Свое второе «я»?
Дедушка и внучка. Он лучится добротой. Почти «рождественский» снимок.
Пятидесятые годы. й — за письменным столом. На его голове — еще пышная шевелюра волос. Он подтянут и оптимистичен. Советский писатель, озабоченный проблемами соцреализма.
Городской рынок. Тоже символ людского мира. Человек, вдруг остановившийся среди спешащей толпы. В одной руке — трость, в другой — большой конверт. Фон: огромные связки фруктов.
Солдатская гимнастерка, фронт. В прищуренных глазах — вопрос: «Так что же там, впереди?»
Выставка живописи. Чужие работы так похожи на декорации к пьесе его собственной жизни.
Вдвоем с женой. Счастливая семейная пара. Ей пятьдесят, ему — шестьдесят. Он отбросил голову назад, раскатисто смеется.
Увлеченно ковыряет ложечкой яйцо. На обороте снимка — надпись, сделанная в ноябре 1977 года: «…кто же был раньше — я или яйцо?»
Фотографий множество. Каждая — словно мизансцена нового спектакля. й примеряет новую маску. Легко входит в новую роль.
Но где же он подлинный? Где его собственное лицо?
Говорю ему об этом, когда мы начинаем беседовать, включив магнитофон. Он ничуть не обижен. «Где мое истинное лицо? Вот это вопрос! Я и сам не знаю. Я все еще ищу себя. Даже сейчас, перед смертью».
______________________
Его «театральность», склонность к мистификациям раздражает многих литовских евреев. й знает их позицию и демонстрирует ее в нашем разговоре достаточно четко:
— Театр? Ну какой может быть театр для литовского еврея? Какая может быть пьеса, кроме трагедии? Ведь рядом — Понары… А Йосаде? Он просто старый фигляр.
________________________
ТЕЛЕГРАММА, посланная й в Паневежский драматический театр в связи со смертью Юозаса Мильтиниса:
«Он еще при жизни стал легендой. А легенды не умирают. Мильтинис жив. Жив. Йосаде».
й читает мне телеграмму по телефону. Конечно, она банальна. Чуть выводит из банальности повтор в тексте: «…жив. Жив». Кажется, впрочем, это автор телеграммы упрямо повторяет и о себе самом!
А потом й рассказывает мне — в который раз! — о Мильтинисе. О первой их встрече где-то в кафе. («Я поделился замыслом рассказа. И он воскликнул: «Тут уже сюжет пьесы! Приезжайте ко мне, я покажу вам, как делают драму»). О своем приезде в Паневежис. («Он открыл мне дверь, я ахнул: старый халат, на голове — чалма, скрученная из полотенца. Он не ждал меня? Но ведь я приехал вовремя. А может быть, наоборот, ждал? И нарочно надел халат вместо какой-нибудь бархатной куртки, положенной «по рангу» знаменитому режиссеру»).
