Он молча смотрел в глаза Реджине, пораженный и смущенный бушевавшими в нем чувствами. Словно ему снова было тринадцать, и он был подавлен и приведен в смятение изменениями, которые происходили в его теле, и разрывался между своими привязанностями и глубокой, отчаянной тягой к морю.
Стараясь дышать ровнее, он напомнил себе, что уже давно не тот мальчик. Он не был жертвой эмоций. Он был селки, бессмертный и непроницаемый для человеческих чувств.
— Калеб знает? — спросила Реджина, возвращая его в водоворот человеческих страстей и отношений. — О том, что вы с матерью своего рода…
Глаза его сузились.
— Уроды? — тихо сказал он.
Она скрестила руки на животе.
— Я хотела сказать «сирены», но ты можешь называть себя как угодно. Так он об этом знает?
— Он знает. У него в последнее время появился определенный опыт общения с… сиренами.
Рот ее приоткрылся.
— Боже мой! — выдохнула она. — Мэгги?
Маргред ее подруга, подумал Дилан, и в груди появилась неприятная тяжесть. Разумеется, Реджина, с ее пылкой преданностью дружбе, с ее добрым сердцем, не отвернется от Маргред, несмотря на то что она — селки. А если она не отвернется от Маргред, то получается… Но он не позволил себе довести эту мысль до конца.
Он кивнул.
— Вау. То есть… — Реджина отхлебнула воды, глядя на Дилана и крепко сжимая в руке запотевший стакан. — А как насчет Люси?
— Люси — человек. Я уже говорил тебе.
— Говорил. Но она-то знает?
— Ей этого знать не нужно. Когда мы… ушли, ей было всего год.
Нику было всего три месяца, когда мы уезжали из Бостона, тем не менее он знает, кто его отец. — Реджина сделала еще глоток. — И чем он занимается.
— Здесь ситуация совсем другая, — сдержанно заметил Дилан.
— Разве? — Когда она ставила стакан на стол, руки ее дрожали. — Тогда зачем ты мне все это рассказываешь?
Чтобы уберечь тебя.
Независимо от того, был ли ребенок, которого она носила в себе, воплощением древнего пророчества или простой пешкой в пограничных войнах элементалей, демоны не оставят ее после своего первого неудачного нападения. Этот ребенок по-прежнему нес в себе угрозу. А Реджина по-прежнему была в опасности. У Дилана засосало под ложечкой.
— Ты должна знать это, — холодно сказал он.
Она откинулась на спинку стула. Глаза ее на бледном лице горели вызовом.
— Вот ты мне все и рассказал. А что теперь? Ты тоже собираешься приходить ко мне, как в свое время твоя мать приходила к твоему отцу?
Он уловил напряжение, скрывавшееся за ее беспечным тоном и небрежной позой. А разве он сам не так же прятал свои страхи и неуверенность?
