– Он же кредитный пузырь еще тогда предвидел, весь кризис этот предвидел… Все отцу рассказывал, а что Дайнис – с газетой сидит, говорит, нет кризиса. И не будет. А Янис газету отнимает, говорит: отец, ты не священные писания читай, а головой думай, и схему чертит, рисует, объясняет… Такая голова светлая была, все понимал, все знал.
– А… От чего? – осторожно спросил я.
– Молния. Его убила молния.
Я снял очки, протер стекла и снова надел. Встал, прошелся по кухне. Присел на табурет, и тот скрипнул – это был сломанный.
– Книжечки в сумке нес… Книжечки свои. И умер. Дайнис тогда сразу на развод подал, и я тут одна с книжечками осталась. Вот, открываю, читаю, бывает, и как будто Янис тоже тут, с книжечками, и немного легче тогда.
– А фотографии какие-нибудь есть его?
Надежда Николаевна достала кулон в виде серебряной капельки, висевший у нее на шее. Раскрыла его и показала фотографию: спокойное лицо, правильные черты, короткая стрижка, взгляд уверенный.
Он кого-то до боли мне напомнил.
– Янис, сыночек мой…
– Я вам сочувствую.
– Был бы живой, мы бы тут так не сидели, сделал бы что-нибудь. Все учителя в школе хвалили, говорили: большой человек будет, серьезный, а тут – вот как. В университет поступать собирался, готовился. Книжки читал, денюжку экономил, говорил, в Латвийский университет поступлю, на факультет. Я ему пальтишко даже новое прикупила, черное такое, до сих пор в шкафу висит, только померил один раз, а до осени не дожил. Ходил бы в этом пальтишке с университета домой, студент, с книжечками…
Она затушила сигарету и снова заплакала, но на этот раз быстро успокоилась, налила себе еще стопку и выпила.
– Когда это было?
– Пять лет назад помер, в две тысячи четвертом… Пять лет прошло уже, в этом году оградку на могилке перекрашивать вот буду, а все как живого его помню. Дайнис-то, когда он умер, показал лицо свое настоящее, сволочь: ни копейки на похороны не дал, ни слова мне не сказал, все ходил, как рыба холодная, молчал, и потом еще вот: похороны, а за ними развод. Говорил, карма такая, хиромантия, линия судьбы с линией любви расходятся, надо развестись. Больше я его никогда не видела.
– Вы извините, что потревожил вас. Я не знал, что его нет больше…
– Да ничего, ничего. Мне-то и поговорить не с кем, вот пью. – Надежда Николаевна горько усмехнулась. – С работы уволили, не нужны стране педагоги младших классов больше. Не нужно нам больше детей учить!
Я вышел из подъезда, сел на скамейку и долго курил трубку.
