Нобору сделал знак женщинам. О-Кэй схватила чашку, но он ее остановил и попросил чистое полотенце. От частой рвоты у Тёдзи распухло горло. Поэтому Нобору взял у О-Кэй полотенце, смочил конец в воде и сунул мальчику в рот.
— Попытайся пососать. Не спеши, потихоньку, — сказал он Тёдзи.
Мальчик попробовал, но у него сразу же начался приступ рвоты, и он, скорчившись, упал на постель.
— Доктор, это я во всем виноват, — пробормотал он, отдышавшись. — Вы на отца и мать не сердитесь, простите их. Это я во всем виноват.
— Я все понял, — Нобору сжал горячую руку Тёдзи, — но теперь тебе говорить трудно, надо успокоиться и уснуть.
— Очень хочется пить, — пробормотал Тёдзи, закрывая глаза.
— Ничего, скоро ты сможешь вволю напиться, — пробормотал Нобору, тихо поглаживая руку мальчика.
Глаза Тёдзи были полуоткрыты, между веками просвечивали белки. У крыльев носа выступили фиолетовые пятна, дыхание еще более участилось и стало прерывистым.
— Доктор, — прошептала стоявшая рядом О-Кэй. — Так дышат перед смертью. Я знаю, это предсмертное дыхание. Сделайте же что-нибудь, доктор! Сделайте что-нибудь!
— Оставьте его, дайте ему умереть спокойно, — послышался голос О-Фуми.
Все мгновенно обернулись туда, где лежали Горокити и О-Фуми. До сих пор они не произнесли ни слова, лежали без малейшего движения. И вдруг О-Фуми заговорила. Заговорила таким хриплым голосом, что его трудно было принять за человеческий. Она лежала на спине с закрытыми глазами, губы едва шевелились, с трудом выговаривая слова:
— Я знала, что Тёдзи воровал, знала еще до того, как мне наябедничала О-Кину. Не его в этом вина...
— А о чем тебе говорила О-Кину? — встрепенулась О-Кэй, подойдя к ее постели.
— Оставьте мальчика, — повторяла О-Фуми, не отвечая на ее вопрос. — Дайте ему умереть. Так будет лучше и для него самого, и для всех нас.
— О-Фуми, скажи правду: что говорила эта подлая тварь о Тёдзи? — настаивали О-Кэй, заглядывая ей в глаза. — Что она говорила?
— Симая позвал к себе Горокити и заявил: О-Кину видела из окна своего дома, как Тёдзи воровал у них доски, и готова быть свидетелем. — Лицо О-Фуми болезненно перекосилось.
— Ах, эта старая потаскуха!
— Не надо, О-Кэй. На О-Кину вины нет, это мы во всем виноваты.
— Гадина! — закричала О-Кэй, гневно сверкая глазами. — Да как смеет эта уродина, эта развратная тварь, эта доносчица строить из себя благородную!
— Перестань, умоляю тебя, О-Кэй. Прости, я доставила тебе столько неприятностей. Не принимай то, что случилось, близко к сердцу, и Тёдзи тоже оставьте в покое, дайте ему умереть.
