— Знаете, доктор, — проговорила она сквозь слезы, — мы с О-Фуми были как родные сестры. Ведь и моя семья небогатая, живем впроголодь, и другим ничем особым помочь не можем. Но до сегодняшнего дня мы с О-Фуми советовались друг с другом по любой мелочи, как говорится, делились последней щепоткой соли. — О-Кэй умолкла, стараясь подавить рвавшиеся из горла рыдания. — В самом деле, мы ладили между собой лучше, чем родные. Отчего же она не поделилась со мной, не пришла за советом, когда дело коснулось жизни и смерти? Уж если у них была такая веская причина, чтобы уйти из жизни вместе с детьми, ну хоть бы словом обмолвилась — сказала бы, так, мол, и так...
Нобору молчал. Он уже встречался с такими людьми, знал, как бедняки готовы протянуть друг другу руку помощи. Бедные люди могли рассчитывать на поддержку лишь таких же бедняков — соседей по дому, по кварталу.
...Дружили, как родные сестры, делились последней щепоткой соли, а когда речь зашла о смерти, даже словом не обмолвились...
То ли стеснительность сверх всякой меры, свойственная беднякам, то ли самолюбие и упрямство заставили Горокити и его жену скрыть от всех свое намерение уйти из жизни. Во всяком случае, О-Кэй не следовало винить их в скрытности. Так по крайней мере считал Нобору. Да и она сама в глубине души это понимала.
— Господин доктор, помогите Тёдзи. Трое детей отошли в мир иной — их уже не вернешь. Так спасите хотя бы его, — молила О-Кэй.
— Сделаю все возможное, — ответил Нобору.
В доме Горокити помимо О-Кэй неотступно дежурили еще две соседки. Тёдзи лежал на спине с широко раскрытыми глазами и судорожно ловил ртом воздух. Временами он тихо постанывал, поворачивая голову то вправо, то влево.
— Я здесь, Тёдзи, — негромко сказал Нобору, усаживаясь у изголовья и заглядывая мальчику в глаза. — Зачем ты просил меня прийти?
— Господин доктор, я вор, — осипшим голосом прошептал он. — Я просил позвать вас, чтобы признаться: я вор.
— Давай поговорим об этом потом.
— Нет, я должен признаться сейчас, потом будет поздно. — Тёдзи говорил, как взрослый. — Я... забор позади дома Симая... Вы меня слышите, доктор?
— Слышу, слышу.
— Я оторвал доски от забора позади дома Симая и утащил их домой. Я поступил нехорошо... Мне приходилось воровать и прежде. Отец и мать ругали меня. На этот раз они разозлились по-настоящему, сказали: все указывают на тебя пальцем, обзывают воришкой; такого позора больше терпеть нельзя... Вот и решили умереть все вместе... Дайте мне воды.
