— Что же, — улыбаясь сквозь слезы, говоритъ мать, — ты хочешь, чтобы я и сына, единственнаго сына, отдала въ жертву войнѣ!
Молчанiе… Бубнитъ генералъ, ходя взадъ и впередъ по гостиной, и Нелли и Долли смотрятъ большими полными восторга и любви глазами на брата.
Ахъ, что это было за время! Волшебное время любви, восхищенiя, нѣжности, тонкаго ухаживанiя другъ за другомъ!
Рубашка, подтянутая бѣлымъ ремнемъ, шаровары и высокiе сапоги, все это такъ шло къ Вовику. Онъ сталъ будто выше ростомъ, стройнѣе, мужественнѣе. А когда онъ уходилъ изъ отпуска и мать заботливо расправляла складки шинели у него на спинѣ и смотрѣла, чтобы все было по формѣ, она такъ любовалась и такъ гордилась имъ.
А въ душѣ!?.. Пресвятая Богородица проститъ ея прегрѣшенiе. Она, отдавшая Сына Своего Iисуса Христа на крестныя муки, она пойметъ ея молитвы и услышитъ ихъ. Въ душѣ она молилась, чтобы война окончилась раньше, чѣмъ Вовикъ будетъ офицеромъ…
Она, и Нелли и Долли ходили провожать ихъ пажескiй батальонъ в лагери, онѣ должны были тысячи разъ повторять, что ихъ рота, рота Вовика, была лучше всѣхъ, что они отлично маршировали, что они настоящiе русскiе солдаты.
Это лѣто 1916 года съ рѣдкими отпусками на дачу, съ тихими вечерами по субботамъ въ палисадникѣ у цвѣтущихъ и благоухающихъ клумбъ табаку и душистаго горошка, буйнымъ букетомъ бѣло-розовыхъ, темно-лиловыхъ, пунцево-красныхъ цвѣтовъ протянувшагося къ скамейкѣ и плетеному креслу, это лѣто было волшебное, лѣто такой полной любви, такого восторженнаго поклоненiя Вовику, что онъ чувствовалъ себя окрыленнымъ, сильнымъ и могучимъ.
И въ такомъ настроенiи онъ вышелъ въ офицеры.
Полки волновались и шумѣли. По вечерамъ въ казармахъ говорились рѣчи, и страшное слово «измѣна» змѣею шевелилось въ сердцахъ многихъ простыхъ людей.
Искали правды и не находили. Не вѣрили никому… Правда, что мы проданы нѣмцамъ? Правда, что кругомъ измѣнники, что хотятъ заключить теперь же миръ и отдать Россiю на поругнiе? Правда ли, что нѣмецкiе принцы приiѣзжаютъ свободно въ Петроградъ и узнаютъ всѣ наши секреты?
Искали правды у этихъ молодыхъ безусыхъ прапорщиковъ. Неужели они — вся молодость, порывъ и благородство — они обманутъ?
И не вѣрили имъ…
По угламъ ходила темная молва. Приходили и уходили люди, и никто не зналъ, кто они и откуда?
Слово «товарищъ» звучало ласковымъ призывомъ и непонятною сердечною тревогою наполняло солдата. Не «братцы», не «молодцы», не «ребята», а товарищи, и казалось, что-то особенное творится, размягчается душа, и тѣло становится способнымъ на подвиги.
