Инри шёл рядом со мной, время от времени озадачивая меня глупыми и неожиданными вопросами. Но я отвечал однозначно, пытаясь не вдаваться в слова, чтобы случайно не открыться.
Он спрашивал об Алине, о том, что я думаю о ней, хотя сам, несколько минут назад запретил мне даже смотреть на неё. Значит, он боится, понял я. Боится, несмотря на свою абсолютную власть в деревне. Я представил, каким он был в том мире. Несомненно, бесправное существо, которого либо не замечали, либо не воспринимали всерьёз. А здесь, став наместником режиссёра, он сделался почти богом. И мне понятно, что таким его безропотно признали женщины. Но почему ни один мужик не поспорил с ним о праве на «престол»? Почему ни один не попытался отобрать у него «прайд»? Неужели, он настолько умён, что смог заставить их даже не думать об этом?
С ним нужно быть предельно осторожным, подумал я, глядя на Марию. Она встречала нас. Когда мы подошли, она тут же забрала у Инри охапку хлебной травы, и я с Миком поплёлся за нею.
Инри сразу же ушёл в свой шалаш. Я бросил охапку на землю, рядом с охапками Инри и Мика, и поплевав на ладони, а затем потерев их друг об друга, ушёл к себе.
Но внутри шалаша было душно, хотя тот же бессолнечный день радовал прохладой. Возможно, виною тому были сухие листья, от которых исходил приторный, суховатый запах. И я выбрался из шалаша, решив прогуляться в лес.
Но опасаясь наступления времени тьмы, я в лес не пошёл. Пробродил недалеко от деревни, и когда начало резко темнеть, бегом рванул к своему шалашу.
Когда навалилась густая тьма, я уже был от своего жилища метрах в ста. На ощупь, осторожно, я добрался до него, и нырнув внутрь, завалился на сухую траву.
Хотя время тьмы и света сменяли себя кое-как, я всё же внутренне научился чувствовать приближение самой смены. Любая случайность — это не понятая нами закономерность. Эту фразу я ещё в юности вычитал в какой-то «умной» книге, и полностью с нею согласившись, теперь частенько её себе напоминал. Значит, нет никакой оригинальности. Всё банально, хотя нет, всё так, как было с самого начала. Всё это я выскажу самому режиссёру, когда закономерность приведёт меня к нему. Я плюну ему в лицо словами, которые ему явно не понравятся.
Придёт время, думал я, и наша с ним встреча обязательно состоится. Что придавало мне такую уверенность? Я точно не знал. Но я знал, что каждый мир, настоящий или созданный искусственно, хотя что мешает сказать — созданный искусственно — о том, самом что ни на есть настоящем для нас, людей, мире? — имеет свои законы. И законы этого, ограниченные, как и все здешние животные, должны меня привести к единственной цели. К той, ради которой всё и устроено. Вот только — смысл. В чём смысл цели?
