— Он передо мной не отчитывается, я понятия не имею, что он делал с товаром.
— А два убийства для чего? Тоже не твое дело?
— Пришьете мне убийства, я ничего не скажу. Тогда точно расстреляют.
— Скажешь. У нас не такие говорят.
— Мне не дадут говорить, убьют в камере. Вы ничего не знаете.
— Поживем — увидим.
— Вы поживете, а я вряд ли.
— Ладно. Сдашь Мазарука, и на том ограничимся. Его шофера тоже упомянешь.
— Мазарук — черт с ним, я сам бы его придушил, да руки коротки.
— Садись за стол и пиши. Когда он тебя завербовал?
— Когда узнал, что родной брат известного московского шнифера окончил институт международных отношений.
Начали с золотых червонцев. По мелочевке. Потом обещал златые горы. На работу устроил.
— Схема понятна. Садись и пиши. Все в деталях. Если мне твоя бумага понравится, дам тебе сутки. Успеешь спрятать концы в воду — молодец, не успеешь, пеняй на себя. Какой-никакой, а шанс.
Червоного усадили за стол, нашли бумагу, чернила. В результате трехчасовой работы появились девять страниц, написанных убористым почерком.
— Подпиши каждую страницу, — приказал Журавлев. Получив подписи, глянул на часы: — Время пошло. — И оставил Ивана одного в доме.
— Вы его отпустили? — спросил Рубеко по дороге на станцию.
— Я думаю, Викентий Ефремыч, что бежать в нашей стране некуда. У нас каждая домохозяйка чекист. Можно затеряться на время, но жить и свободно дышать нельзя. Не напишешь донос ты, напишут на тебя. Народ бдит, никто не остается незамеченным. Все как на ладони. Слишком много врагов вокруг нас скопилось.
— И вы в это верите, Матвей Макарыч?
— Езжай на работу, пиши заявление на отпуск. Я позвоню начальнику МУРа, и он тебя отпустит. У тебя есть уважительная причина — смерть брата.
— Я забыл вам сказать главное. Червоный убил Алешу с помощью отравленной иглы. По мнению моего эксперта, такой токсичный яд могут изготовить только в двенадцатой лаборатории НКВД. Вы знаете, о чем идет речь?
— Я знаю. А тебе лучше забыть это словосочетание. Значит, моя версия правильная.
— Вы хотите себя подставить?
— Я выполняю задание товарища Сталина и делаю это так, как велит мне совесть. Личность следователя Журавлева никакого значения не имеет, когда речь идет об интересах государства.
Журавлев высадил майора на Пушкинской площади. Рубеко понял, что этого человека он больше никогда не увидит.
На следующее утро на стоянке машин наркомата иностранных дел появился высокий плечистый мужчина в темно-синем костюме и серой фетровой шляпе. Он сел в одну из машин.
