— У-ра! — подхватили было бесенята, но осеклись, испуганно озираясь на всеобщее молчание.
— Ты, Коломойцев, — просипел наконец водяной, — и всегда-то был какой-то дурной, а с тех пор, как в политику ударился, совсем дурак стал.
— Коломойцев дурак, дур-рак Коломойцев, дур-рак! — радостно заверещала кикимора, раскачиваясь в ветвях над самой головой Коломойцева.
— А правильно водяной сказал, — поддержал и старейший леший Севостьяныч, — Коломойцев от людей дури набрался. Нам эта политика зря. Мы народ лесной, что коммуния, что не коммуния — нам-то что?
— Верно… верно… — понеслось по болоту.
К Коломойцеву, несколько минут уже без толку шевелившему челюстью, вернулся наконец дар речи.
— Да вы, я вижу, наслушались красной пропаганды! — завопил он. — Да я вас!.. Да вы у меня!..
— Ну, понес, — махнул рукой водяной. — Пошли девки, нечего с дураком толковать.
— Коломойцев дурак, дурак! — снова заверещала кикимора, а водяной с утопленницами все попрыгали в воду.
По болоту загуляли смешки.
— Ну, вы мне еще ответите за этот бунт, — пообещал оскорбленный черт и отбыл с доносом.
Лесной народец еще маленько посидел, покалякал о том, о сем, и потихоньку все разбрелись по своим углам.
8.
С тех пор минуло несколько лет. Угрозы Коломойцева вышли пустыми, и местная нечисть поживала по-прежнему. Стороной на болоте слышали, что черт, явившись с жалобой к начальству, попал под жестокий разнос. Ему было строго указано, что он исказил руководящую линию на смычку с рабоче-крестьянской властью, что его позиция в отношении церкви в корне ошибочна, что своими несанкционированными действиями он едва не нанес ущерб делу сатанизма, — и за все эти уклоны Коломойцев получил строгий выговор и был переведен на другую работу с понижением в должности.
В Климовке за это время происходило всякое, но Коломойцева тоже никто больше не видел. Правда, когда крестьянам стали устраивать колхозы, приехал из района уполномоченный, лицо которого показалось Березко несколько гаденьким и как будто знакомым. Но здесь получилась ошибка: документы уполномоченного были с самыми верными подписями, и комиссар успокоился.
