Хуя себе подстроено, подумал я, в антракте я сидел за сценой, вытянув ватные ноги, и не в силах был заставить себя пойти в фойе надписывать книги.
И более таких записок я нигде не получал. Разве что прямо противоположного содержания:
"Мироныч, ты чё выёбываешься, ты же чисто русский мужик возвращайся!"
Но на такие тексты отвечать было легко и просто. А теперь - несколько донельзя симпатичных записок:
"Очень хотелось бы когда-нибудь назвать Вас своим учителем. Что Вы посоветуете? Начать писать стихи или просто сделать обрезание?"
Старый еврей, ветеран войны (Москва): "Будь моя воля, я бы хуй вас отпустил, такие люди нам нужны в России".
"То, что моя жена от Вас балдеет, это понятно. Но почему от Вас балдею я? Мне очень страшно..."
"Дядя Игорь! Я люблю одну девочку, а ей нравится другой. Что делать?"
"Что у вас налито в стакан? И если да, то почему без закуски?"
"Как себя вести, если принимают за еврея?"
"У Вас стихи рождаются мучительно или как котята?"
"Игорь Миронович, посоветуйте, Бога ради, что мне отвечать четырёхлетнему сыну, который каждый день спрашивает: мама, куда ты ложишь эту прокладку?"
И стихи, стихи, стихи. Их авторы - не графоманы, просто очень возбуждает, очевидно, обманчивая лёгкость четырёх-строчия, и немедленно варится в голове что-то своё, часто адресованное тому придурку, что болтается на сцене, вызвал этот сочинительский прилив, а сам явно нуждается в поощрении. И я тут же получаю стишок типа такого:
Всё у Вас звучит прилично,
привыкаешь даже к фене,
так задумчиво, лирично
шлёте к матери ебене.
А вот замечательно меланхолическое двустишие:
Столько вас евреев сразу
я не видела ни разу.
Почти еженедельно я получаю обильные рукописи настоящих графоманов. Сплошь и рядом это некий ужас, в котором явно сквозит неспособное себя выразить живое чувство. А порой вдруг попадаются отменные строчки (не меняющие, правда, общую картину). Я в эстрадную программу включил несколько таких удач, и вслух читать это - большое удовольствие. Так некий пожилой мужик (почти наверняка - еврей, ибо азартно увлечён историей России) накропал огромную поэму, в которой ухитрился описать российскую историю от первобытности до двадцатого съезда партии, где почему-то тормознулся и иссяк. Не сам я, к сожалению, эту поэму получил, мне изложил её по памяти приятель. Самое начало было изумительно по энергичности стиха:
Ну, а теперь, друзья-славяне,
посмотрим, как из века в век
