«Все мы, готовившие и помогавшие осуществить 1905 год, мечтали о новой весне в Норвегии. Наивных мечтателей подстерегало разочарование. Листочки не распустились. И вот мы слышим, что по всей норвежской земле некие мужи возвещают, что они устроят новый 1905 год в вопросах языка. Где же тут здравый смысл? Неужели у нас никогда не откроются глаза на то, что нам предстоит еще многое наладить, исправить, поднять экономику, которая находится в упадке? Что сделали наши политики, чтобы возродить ее? Сейчас не время раскалывать страну спорами о формах слов. С языком у нас нет затруднений, язык тут не помеха, понять друг друга мы как-нибудь уж сумеем».
Нансен проводил резкую грань между сторонниками риксмола и оголтелыми норвегизаторами. Последних он считал более или менее ярко выраженными фанатиками, которые вообразили, что теперь они могут ввести мертвый язык, искусственно изготовленный в той или иной мастерской. Сторонников риксмола он считал людьми разумными, поскольку они признают за местными говорами право на существование и требуют обогащения будущего норвежского языка лексическими сокровищами этих говоров.
«С последними я заодно, зато стремление норвеги заторов ввести в употребление бумажный язык Ивара Осена[140], на котором нигде во всей Норвегии никто не говорит, считаю нездоровыми, по самой их сути, романтическими фантазиями».
Страшнее всего были попытки использовать языковые споры для раскола между коренными норвежцами и «чужаками». Отец писал тогда:
«Самое отвратительное словечко из всех, которые служат этой цели, — это кличка «чужаки». Даже смысл, заключенный в нем, свидетельствует об ограниченности тех, кто его употребляет, об их неспособности увидеть преемственность в историческом развитии. Кого, собственно, считать «чужаками»? Тех ли, кто приехал в Норвегию сто, пятьсот, тысячу или две тысячи лет тому назад? Подумать только, а вдруг мы все «чужаки», даже эти доморощенные норвегизаторы? Ведь для них история Норвегии обрывается 1376 годом[141], когда на датский престол был посажен сын норвежского короля, и вновь начнется, вероятно, лишь «когда будет введен язык Ивара Осена, составленный из западнонорвежских диалектов».
«Древней Норвегии больше нет,— писал Нансен.— Она представляет для нас только исторический интерес, и не воскресить ее, раскопав старые паруса и перекрестив Христианию в Осло. Культура, которая создала нашу Норвегию, культура, наиболее близкая норвежскому народу сегодня, складывалась в прошлом столетии. Если мы уберем из нашей истории тех, кого норвегизаторы обзывают „чужаками", что от нас останется? Опустошенная страна!»
