У Мериамон было немного вещей, и о них уже позаботились. Филинна и слуги управились быстро. Мериамон было нечего делать, кроме как бродить кругом и наблюдать.
Наконец она поднялась на городские стены, ища успокоения. Город напоминал разворошенный муравейник, но здесь, высоко над гаванью, было тихо, и синева моря пронзала сердце. Кемет никогда не была страной мореходов. Но здесь, на высотах Сидона, подставив лицо ветру, Мериамон почти поняла. Здесь нет горькой Красной Земли, нет пустыни, насколько видит глаз, нет Черной Земли, вечно возрождаемой Нилом. Только ветер, камни и море, изменчивое и неизменное.
Ее тени все это не нравилось. Она вытянулась позади, дрожа. Сехмет, мудрая кошка, осталась дома, где было тепло.
Мериамон пожалела их обеих. По крайней Мере Нико казался довольным. Он стоял в сторонке, опершись о парапет, и разглядывал корабли, как будто собирался купить их. Надо будет позже посмотреть его руку. Жрица Эшмуна не творила над ней никаких чудес, но в словах, которые она произносила, в воде, которой она омывала руку, что-то было. Рука сегодня болела гораздо меньше, хотя после такой долгой поездки верхом и бурного обеда сразу по приезде боль должна была бы усилиться. Правда, неясно, сможет ли рука нормально действовать даже с помощью бога…
Нико повезло, что он левша. Рука, в которой он держал меч, была цела. Он мог сражаться, если сумеет управиться со щитом, но, когда дойдет до рукопашной, человек с двумя здоровыми руками легко одолеет однорукого.
Однако хуже всего, для него самого, было его тщеславие. Лицо у Нико не было красивым, с выступающими скулами и тяжелым подбородком, но сложен он был великолепно и знал это. Изуродованная неподвижная рука, хотя и позволяла гордиться боевым прошлым, разрушала симметрию, которую так ценили эллины.
Древних македонцев Мериамон уважала за одну вещь: они не носились с этой греческой ерундой насчет красоты. Шрамы украшали мужчину. Шрамы, полученные в боях, были прекраснее всего.
Мериамон положила ладони на свои гладкие плечи и вздрогнула. Ветер не становился теплее, хотя солнце было уже высоко. Нико заметил ее жест. Он был одет гораздо легче, и плащ развевался у него за спиной. Нико расстегнул пряжку и, прежде чем Мериамон успела возразить, набросил на нее тяжелое одеяние.
Плащ был теплый. Пахло потом и лошадьми. Мериамон с удовольствием завернулась бы в него, но Нико все еще был ее пациентом. Она высвободилась из плаща, который так же не хотел ее покидать, как и она его, и заставила Нико снова одеться.
