— Нам не нужно искать лучшего. Мы и есть лучшие.
Тут вернулся Птолемей, по мнению Мериамон, не слишком-то скоро. Нико ухмылялся, неисправимый.
Вскоре после этого она ушла. Ее раздражение несколько остыло. Мериамон могла бы — и должна — быть в храме Амона вместе со своими людьми. Господин Аи был там. Но ей почему-то не хотелось встречаться с ними. Она ушла. Она говорила с богами; она стала чужестранкой.
— Я дома, — сказала она себе. — Дома.
И так было до тех пор, пока она не увидела выражение благоговения на лице Аи. Пока она не узнала, как она изменилась.
Страна все еще была прежней, ее. Но люди стали какими-то чужестранными. Узкие темные лица, длинные черные глаза; легкие, маленькие и быстрые, и речь их, как звон систра.
Она могла ходить среди них, и никто не глазел на нее, никто не считал ее чужестранкой. Все они заглядывались на другого, кто поспешал за ней большими шагами — на высокого светловолосого македонца с неправдоподобно светлыми глазами.
Она не была здесь такой чужой, как он. Но она не была одной из них. Она шла между двумя мирами.
Так было всегда. Вот что значит родиться в царской семье и получить магический дар.
На улицах было тесно. Они не смогли бы идти рядом, если бы Нико не был настолько больше всех встречных и не был бы так полон решимости противостоять толпе. Она шла под его защитой, и никто ее не толкал.
Подозрительная выпуклость на его плаще зашевелилась и оказалась Сехмет, которая пробежала легко по всей ширине его плеч и спрыгнула на руки Мериамон. Кошка выглядела очень довольной собой. Конечно, она была довольна, что ей удалось избежать необходимости караулить пустые комнаты Мериамон.
Позади Великого Дома, когда были пройдены храмовые дороги, обширные залы под открытым небом с рядами сфинксов, город гигантов стал уменьшаться. Улицы сузились до соизмеримого человеку размера. Дома становились все меньше и хуже, пока не превратились в обычные хижины из ила и пальмовых веток, перед которыми играли в пыли собаки и голопузые дети, а женщины болтали, набирая воду из цистерн. Где-то пекли хлеб, где-то варили пиво. Из маленького храма доносились звонкие голоса детей, хором твердивших урок. Под навесом гончар раскладывал свой товар.
Отсюда не были видны ни храмы, ни дворец, ни Белая Стена, окружавшая их с тех пор, когда мир был еще молодым. Это был совсем другой Египет, не такой удивительный, но гораздо более настоящий.
— Ну, это я еще смогу научиться любить, — сказал Нико, перешагивая через собаку, растянувшуюся посреди дороги и не думавшую вставать. Он улыбнулся ребенку, который, заложив в рот палец, уставился на него из дверей круглыми, черными и блестящими глазами-маслинами. — Храмы и дворцы — смотреть на них приятно, но жить в них мало радости.
