— Так, — молвил голос. Богиня. Мериамон не чувствовала в ней гнева.
— Ты говорила со мной, — сказала Мериамон, поскольку богиня молчала. — Опять и опять, ночь за ночью. Я никогда не понимала тебя. Ты была слишком далеко.
— Дело не в этом, — возразила богиня. — Было еще не время тебе услышать.
— И все же ты говорила.
— Даже у богов есть свой рок и судьба. Мериамон стояла неподвижно в объятиях ночи.
Она чувствовала ее, как свою тень, — тонкие, божественно сильные руки, длинные пальцы с когтями; недвижимо, но довольно бережно. Она чувствовала и присутствие Сехмет, тепло у ног, мягкое урчание. Кошке не запрещалось смотреть на лицо стоящей позади Мериамон, оно не ослепляло ее и не повергало в ужас. Она сама была богиней, воплощением богини.
— Такова она, — сказала великая, стоящая позади. — Таков и тот, кого ты привела к нам. Он несет огромное бремя гордости. Но он учится. Он начинает понимать.
— Он может умереть за это.
— Если таков будет его выбор.
Мериамон прижала ладонь к захолодевшему сердцу. Она знала, каковы боги. Она принадлежала им с самого своего рождения. Спокойно разговаривать и слышать сказанное таким голосом то, чего она больше всего боялась услышать…
— Дитя, — сказала богиня, и голос ее был самым нежным в мире. — Дитя, взгляни на меня.
Руки Мериамон расслабились. Она обернулась не сразу. Ей понадобилось время, чтобы собраться с духом, укрепить свою волю.
Это была просто женщина. Маленькая длинноглазая египтянка в льняном одеянии, в парике. Она была красива, как может быть красива царица, знатная дама или просто жена крестьянина с нильских полей: изящный овал лица, точеный нос, полные, четко очерченные губы.
— Нефертити, — сказала Мериамон. Не для того, чтобы назвать ее, просто, чтобы назвать то, чем она была. Прекрасная пришла.
Прекрасная улыбнулась.
— Таково мое имя, и имя многих моих дочерей. А ты, возлюбленная Амона, хочешь ли ты знать другое мое имя?
— Мне не нужно, — отвечала Мериамон. Ей нужно было бы склониться в почтительном поклоне, но было уже поздно делать это — даже зная то, что она знала теперь, глядя на прекрасное лицо смертной, глядя в веселые, темные глаза. — Мать, — сказала она и все вложила в свой голос. — Мать Изида.
— Теперь ты узнала меня, — сказала богиня.
— Но, — ответила Мериамон, — это должен был быть… должен был бы…
— Должен был бы быть Амон? — Богиня подняла брови. — Ах, ведь он выполнил свой долг, и теперь, когда это сделано…
— Еще не все, — возразила Мериамон.
