До опушки оставалось метров пятьдесят, посветлело. Никита вглядывался в раздавленного муравья, в сбитую с цветка ястребинки пыльцу, в ссадину на горбушке зеленого бархатного мха, на проступившую поверх сухих листьев влагу из потайной ложбинки. Да, кто-то проскользнул мимо него. Кто-то очень ловкий и аккуратный. Кто-то, не желающий встречи с ним на лесной тропе. Не хотящий быть замеченным и узнанным. Только вот не повезло ему немного. Поскользнулся слегка на незаметной под листьями промоинке и шумнул. И даже ниточку на ветке оставил, серо-зеленую, хлопчатую.
А может, за ним следил?
Да нет, отогнал Никита неприятную мысль. Как бы ни был он погружен в свои мысли, никто не смог бы идти за ним через лес целых десять минут и ничем себя не выдать. Просто кто-то не захотел столкнуться с ним в лесу. Может, просто испугался – мало ли что!
И все-таки на душе стало совсем смурно и неуютно. Губы невольно зашевелились, шепча: «Живый в помощи Вышняго…» Никита прибавил шаг и уже через несколько минут вышел из леса.
Буквально в нескольких метрах от опушки начиналась единственная деревенская улица, длинная и прямая. Покосившиеся заброшенные развалюхи соседствовали со вполне справными домами. Немногочисленные местные жители, попадавшиеся на пути, не обращали на Никиту никакого внимания. От Светы он знал, что, несмотря на отдаленность деревни не только от Питера, но и от райцентра, дачники здесь все же водились.
Предпоследний дом был, пожалуй, самым богатым в деревне – из белого кирпича, большой, крытый новой зеленой черепицей. И тем более странно выглядела возившаяся в огороде женщина. Несмотря на жару, на ней было надето темно-коричневое платье с длинным рукавом, довольно ветхое и замызганное. Голову покрывал платок, а на ногах красовались резиновые боты на шерстяной носок.
- Добрый день, - через забор крикнул ей Никита. – Могу я Петровича увидеть?
Женщина скривилась, словно у нее вдруг заболели все зубы сразу, и молча махнула рукой в сторону деревянной пристроечки в глубине двора. Подождав, не скажет ли все же хозяйка чего-нибудь, Никита вошел в калитку и направился к пристройке.
Петрович, как римский император, возлежал на топчане перед накрытым столом. Правда, ассортимент напитков и закусок на столе был явно не императорским: литровая бутылка водки средней паршивости, слегка пожелтевшие огурцы, жестоко разделанная селедка и толстые куски вареной колбасы. Похоже, возлияние шло уже давно, водки в бутылке осталось меньше половины, а сам Петрович был ну очень хороший: морда свекольная, глаза в кучку, пегие волосы дыбом.
