— Как думаешь, она возражает против моего выбора слов или же против моего мнения о посетителях этого бала как об идиотах.
— Я думаю, это из-за твоего языка, — сказала она мягко. — Она также говорила, что все они являются идиотами.
— Это не то, что я говорила, — вставила Оливия. — Я сказала, что они скучны.
— Бараны, — заключила Миранда.
— Козлы, — уточнила Оливия, пожимая плечами.
Тернер начал выглядеть встревоженным.
— Великий Боже! Вы что говорите на своем собственном языке?
— Нет, мы просто проясняем, — сказала Оливия. — Скажи лучше, ты не знаешь, кто первый сказал «Не отрезайте себе нос, чтобы досадить лицу».
— Я не уверен, что вижу связь, — пробормотал Тернер.
— Это не Шекспир, — сказала Миранда.
Оливия встряхнула головой.
— Кто это еще может быть?
— Ну, — сказала Миранда, — один из тысячи выдающихся писателей, пишущих на английском языке.
— Поэтому ты толкнула ее в ребра? — спросил Тернер.
— Да, — сказала Миранда, хватаясь за предложенный выход.
К несчастью Оливия перебила ее через полсекунды:
— Нет.
Тернер смотрел то на одну, то на другую с забавным выражением лица.
— Это из-за Уинстона, — сказала Оливия поспешно.
— А, Уинстон. — Тернер осмотрелся. — Он здесь, не так ли. — Он выдернул карточку из рук Миранды. — Почему же он не потребовал пару-тройку танцев. Или же ты планируешь сделать выгодную партию из этого.
Миранда заскрежетала зубами и отказалась отвечать. Что было вполне благоразумным выбором, так как она знала, что Оливия не позволит пройти удобному случаю мимо нее.
— Конечно, это не формально, — сказала Оливия, — но все согласны, что это была бы великолепная партия.
— Все? — мягко спросил Тернер, глядя на Миранду.
— А кто — нет? — удивилась Оливия, ожидая ответа с нетерпеливым выражением на лице.
Оркестр поднял свои инструменты, и первые звуки вальса распространились по всему залу.
— Полагаю, это мой танец? — сказал Тернер, и Миранда ощущала, что его взгляд не покидает ее.
Она задрожала.
— Так мы будем танцевать? — прошептал он, протягивая ее свою руку.
Миранда кивнула, нуждаясь в мгновении, чтобы обрести голос. Она понимала, что он что-то делал с ней. Что-то странное, трепещущее, что заставляло ее задыхаться. Ему нужно было только посмотреть на нее, не тем обычным взглядом, а по-настоящему, позволить глубоким голубым проницательным глазам погрузиться в ее глаза, и она почувствовала себя голой, ее душа обнажалась. И самое ужасное, что он понятия не имел об этом. Она была там с чувствами, выставленными напоказ, а Тернер, весьма вероятно, не видел ничего в ее глазах, кроме унылого коричневого цвета.
