Тернер посмотрел на священника. Он был молод, еще плохо знаком с паствой, и еще был уверен, что может сделать этот мир лучше.
— Прах к праху, — произнес священник, и стал искать взглядом мужчину, который понес тяжелую утрату.
Ах да, — подумал Тернер, — это же я.
— Прах, чтобы очиститься.
Позади Тернера кто-то всхлипнул.
А священник, чьи яркие синие глаза глядели с ужасающе неуместной симпатией, продолжал говорить:
— С надеждой на воскрешение.
Милостивый Боже!
— …к вечной жизни.
Глядя на Тернера, священник вздрогнул. Интересно, подумал Тернер, что он увидел в моем лице. То, что ничего хорошего, было понятно и без слов.
Хор запел «Амен» и на этом церковная церемония закончилась. Все посмотрели на священника, затем на сохраняющего молчание Тернера, а затем снова на священника, который взял руку Тернера в свои руки и проникновенно сказал:
— По ней будут скучать.
— Только не я, — отрезал Тернер.
* * * * *
Не могу поверить, что он это сказал.
Миранда смотрела вниз на слова, которые только что написала. В настоящее время она была уже на сорок второй странице своего тринадцатого дневника, но в первый раз, считая с того памятного дня девять лет назад, у нее не было никаких мыслей, что можно еще написать. Даже в самые унылые дни (а их было немало), ей удавалось что-нибудь записать. Например, в мае четырнадцатого года:
Проснулась.
Оделась.
Съела завтрак: тост, бекон, яйца.
Читала «Чувства и чувствительность» неизвестного автора.
Съела обед: цыпленок, хлеб, сыр.
Спрягала французские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: бифштекс, суп, пудинг.
Дочитала «Чувство и чувствительность» — личность автора все еще неизвестна.
Подготовилась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Не надо путать эту запись с записью 12 ноября, сделанную в том же году:
Проснулась.
Съела завтрак.
Взялась прочитать перевод отрывка греческой трагедии. Напрасно. Большую часть времени провела, глядя в окно.
Съела обед: рыба, хлеб, горох
Спрягала латинские глаголы.
Писала письмо бабушке.
Съела ужин: жаркое, картофель, пудинг. За столом читала греческую трагедию — папа ничего не заметил.
Пошла к себе и переоделась ко сну.
Легла спать.
Мечтала о нем.
Но сейчас, когда произошло такое важное событие, у нее не нашлось ничего сказать, кроме:
Не могу поверить, что он это сказал.
— Ладно, Миранда, — пробормотала она, наблюдая, как засыхают чернила на острие пера. — Ты явно никогда не прославишься как лучший ведущий дневника.
— Что ты говоришь?
