Иван Никитич, как аккуратный человек, скромно сидел в сторонке, курил трубочку и не высказывал никаких мнений, так как со всеми помещиками был в хороших отношениях, как с сильными и нужными людьми. И поэтому, когда приходил в усадьбу вместе с мужиками по поводу какой-нибудь провинности, то всегда молча садился в стороне, чтобы сразу было видно, что руку мужиков он не держит, а если и пришел вместе с ними, то только потому, что все-таки он член общества и его отсутствие здесь могло бы быть дурно истолковано его односельчанами.
Подождали еще немного и пошли спрашивать Митрофана.
— Ай еще не выходил? — спросил удивленно Митрофан.
— Не видать, — сказали мужики.
— Должен сейчас выйти. Пойду посмотрю.
Он вошел в дом, но сейчас же вернулся.
— Что за оказия! Он сейчас только тут был на дворе.
Мужики оглянулись кругом по двору.
— А сердитый был? — спросил староста.
— Да, ничего себе… — сказал Митрофан. — Телята свои подвернулись под руку, так, батюшки мои, сколько крику было.
— На чем бы злость ни сорвать, только б душу отвести, — сказал кто-то.
— То-то вот, сидели бы посмирней, вот бы и не звал никто.
— Давно дюже в гостях не были, — сказал Сенька.
— Может, еще не выйдет.
— Сам позвал, да не выйдет, чай, у человека голова на плечах, а не лукошко.
— Значит, задержался, зря не стал бы народ томить, — сказал Федор после некоторого молчания, как всегда стараясь найти какое-нибудь оправдание факта, минуя вину самого человека.
— Небось пилюлю готовит, — сказал Андрей Горюн, — они все так-то, держит, держит народ, а потом и подвезет. Нас уж кто только не обувал.
— Пилюлю, говорят, готовит, — сказал тихо маленький Афоня, повернувшись к своему приятелю, длинному молчаливому Сидору, который выслушал это молча, медленно моргая глазами.
Фома Коротенький с палочкой ходил около дома и, приподнимаясь на цыпочки, заглядывал в окна.
— Ничего не видать, — сказал он шепотом, повернувшись к тем, кто смотрел на него.
Все недовольно молчали. Митрофан стоял около кухни (обычное местопребывание его в свободное время), курил трубку и, сплевывая, оглядывался иногда по двору и к воротам, отслоняясь спиной от притолоки, и даже пожимал иногда плечами. Это становилось странным.
Митенька Воейков, идя от Житникова после часовой беседы с ним, морщился при досадных и позорных воспоминаниях о подробностях этой беседы. Потом, войдя в ворота своей усадьбы и наткнувшись глазами на огромную толпу мужиков, окружавших его балкон, оторопев, замер на месте. У него вдруг упало и испуганно забилось сердце. Почему-то мелькнула нелепая мысль, что они пришли его убить. Он с замирающим сердцем напрягал всю силу своего соображения и не мог никак придумать, зачем они могли прийти к нему в таком количестве. Потом вдруг вспомнил, что он сам же велел их позвать. Но он вовсе не подозревал, что Митрофан сгонит сюда целую деревню.
