— Разменять прикажете? — сказал с еще большей поспешностью и почтительностью Житников.
— …Нет, я не захватил с собой… — сказал Митенька, чувствуя, как у него под волосами становится горячо. — Вы мне дайте сейчас, а я как приду домой, так пришлю с Митрофаном… или вечером сам…
Житников выслушал, молча встал и ушел в соседнюю комнату. В запертой комнате кто-то опять заворочался и еще более сердито заворчал. Житников молча принес деньги и подал гостю пачку красненьких бумажек.
— Перечтите-с, — сказал он уже серьезно и без ласковой почтительности, когда Митенька хотел было, не считая, сунуть деньги в карман.
— Я вам сегодня же пришлю… самое позднее — завтра утром, — сказал Митенька, сам не зная, почему он это сказал, так как было очевидно, что он не сможет вернуть их так скоро.
Мучительнее всего для него, как для человека высшей ступени сознания, было видеть, как Житников так же почтительно, но уже совершенно молча проводил его до двери.
Утешение было только в том, что мнение людей с низшей формой сознания не должно было иметь для него никакого значения.
— А кроме того, — сказал себе Митенька, — с началом новой жизни у меня и в этом отношении все раз навсегда переме…
Но последнее слово замерло у него на губах, когда он подошел к воротам своей усадьбы и взглянул во двор.
Митрофан, почувствовав свою вину, постарался загладить ее, приложив к делу двойную энергию, и в четверть часа согнал всех мужиков в усадьбу, сказав им, что барин дожидается и сердится.
Мужики сверх ожидания собрались все необыкновенно быстро, даже те, которых и не звали, потому что чувствовали за собой грехи. И каждый думал, что другие не пойдут, — потому что дружно сговорились не ходить, если будут звать, — а он один придет, и барин простит его за покорность. Поэтому чем больше приходило народу, тем с большей досадой пришедшие раньше думали: «Вот окаянные-то, все приперли, спасибо, что я пошел, а то понадеялся бы на них и свалял бы дурака, остался бы один дома, когда вся деревня тут. Вот тут и понадейся так-то на них, что не выдадут».
Мужики, собравшись, сначала некоторое время стояли полукругом перед балконом, ожидая, что сейчас стеклянная дверь раскроется и выйдет хозяин. Все были молчаливы и недовольны. Но недовольство, очевидно, относилось не к помещику, призвавшему их, конечно, не для приятной беседы, а к тем членам общества, благодаря которым они очутились здесь.
Простояли полчаса. Никто не выходил. Мужики стали присаживаться, кто на ступеньки, кто на чурбачок, кто прямо на траву.
