Когда мужики собрались на бревнах потолковать о делах вечерком, в первое же воскресенье после Николина дня, то праздничное настроение прошло; никто уже не вспоминал, что и как хорошо было прежде, а все видели только, как плохо и тесно в настоящем.
Пришли еще не все и потому разговора пока не начинали. Захар Кривой в стороне возбужденно курил свернутую папироску, поминутно сдувая пепел. Кузнец, подойдя, остановился и, пробежав по лицам собравшихся, как бы ища, кто тут ведет дело, сказал нетерпеливо:
— Ну что ж, начинать так начинать, за чем дело стало?
Никто ничего не ответил. Все лежали, сидели с таким видом, как будто их приведя насильно, иные курили и лениво сплевывали, оглядываясь на вновь подходивших, как будто нужен был какой-то срок, чтобы разбудить внимание всех и втянуть их в обсуждение дел.
— Начинать тут долго нечего, — сказал Захар, заплевав в пальцах папироску и входя в круг в рваной распахнутой поддевке и с расстегнутым воротом рубахи, — а говори дело — и ладно. А то покуда начинать будем, вовсе без порток останемся. Как про старину начнут рассказывать, так все было, а сейчас куда ни повернешься — ни черта нету.
— До того дошло, что уж податься некуда, — сказал скорбно Андрей Горюн, сидевший босиком на бревне. — Земля вся выпахалась, как зола стала, речки повысохли, палки дров за двадцать верст нету.
— Может, переделяться? — нерешительно сказал подошедший в своей вечной зимней шапке и с палочкой Фома Коротенький.
— Сколько ни переделяйся, земля-то все та же.
— Хорошие места итить искать надо, больше тут нечего ждать, — сказал Степан, вытирая свернутой в комочек тряпочкой свои слезящиеся глаза.
— Тут хорошие места под боком, только руку протянуть, — озлобленно крикнул Захар.
И все невольно посмотрели на усадьбы, так как знали, что он про них говорит.
— Чужое добро, милый, ребром выпрет, — отозвался старик Тихон, — так-то.
Он стоял, опершись грудью на палку и смотрел куда-то вдаль. Весь белый, седой, в длинной рубахе и босиком, он был похож на святого, что рисуют на иконах.
— У нас, брат, не выпрет, ребра крепкие. Я вот амбар на его земле поставил, да еще горожу раскидаю к чертовой матери, — крикнул Захар, злобно сверкнув своим бельмом на кривом глазу.
