Казалось, что в какой бы точке земного шара Валентин ни очутился, он на все окружающее смотрел бы как на принадлежащее ему в такой же мере, как и другим.
То, что имение баронессы было запущено и в нем не велось почти никакого хозяйства, несмотря на присутствие управляющего, — Валентину особенно понравилось.
— Вот это именно и хорошо; только камина нет настоящего, ты к осени вели сделать, — сказал Валентин, когда Нина, — точно новобрачная, в белом меховом капоте, — водила его в первое утро по дому.
— Как к осени? Разве вы останетесь до осени, Валентин? — спросила несколько удивленно и тревожно баронесса Нина.
— Нет, я через неделю буду уже на берегах Тургояка. Я говорю — для тебя. И ты много теряешь оттого, что не хочешь ехать со мной на Урал, — продолжал Валентин, когда они вышли на балкон. Он стоял, смотрел вдаль на синевшие справа луга и задумчиво курил сигару.
— Посмотрела бы священные воды озера Тургояка, купались бы с тобой в прозрачной воде среди дикой первобытной природы, варили бы на берегу уху и по целым часам лежали бы на горячем песке. Тебе нужно ходить совсем голой, а ты надеваешь какие-то меховые капоты.
Последняя фраза заставила баронессу покраснеть, и она сделала вид, что сейчас же зажмет уши, если Валентин скажет еще что-нибудь подобное.
Но у него был такой спокойный вид и тон, как будто он даже и не заметил испуганного движения молодой женщины или не обратил на него внимания.
Со стороны общественного мнения дело обошлось тоже неожиданно хорошо. Сначала поступок баронессы, приехавшей с любовником в свою усадьбу совершенно открыто, поразил всех и вызвал взрыв негодования.
Но Валентин в первую же неделю перезнакомился со всеми, откуда-то выкопал знаменитого медведеобразного Петрушу и привез к себе Федюкова, который понравился ему своим разочарованно-мрачным видом и отрицанием действительности. На вторую неделю уже все с ним были на «ты» и даже скучали, если в доме долго не появлялась его спокойная большая фигура с поднятыми на лбу складками, как он обыкновенно входил со света в комнаты, разглядывая, кто есть дома.
— Ну неужели нельзя хоть на неделю отложить эту поездку? — говорили ему друзья.
— Никак нельзя, — отвечал Валентин.
Несмотря на краткость срока, все сошлись с ним гораздо ближе, чем с профессором, который хотя и был человеком чистейшей души, но отличался чрезмерной деликатностью и совестливостью, что бывало подчас несколько утомительно. Пить с ним было нельзя, ухаживать за женщинами при нем тоже было неудобно, именно благодаря слишком большой его чистоте.
